Все мы утратили худо-бедно налаженную позднесоветскую жизнь и ее относительную социальную стабильность. Но нравственная проблема здесь в том, что стабильность эта была некогда куплена непомерно дорогой ценой.

Когда Ленин и другие товарищи оказались в России у власти, они с присущей большевикам неуклонностью стали воплощать в жизнь свою «передовую теорию», пока земля, взятая в тиски военного коммунизма, буквально не загорелась у них под ногами. В «перестройку», одарившую нас кратковременным ленинским ренессансом, стало модно в пику узколобому Сталину хвалить гениального Ленина за введение нэпа: в этом видели его политическую трезвость (мы бы сказали теперь: очень временное и относительное отрезвление) от пафоса революционного доктринерства. Но идейная эволюция тех лет, перекинутая потом и в 90-е, в целом шла к кардинальному пересмотру левой доктрины как таковой, к категорическому отвержению кроваво-крушительного социалистического пути, который был проложен, как тогда думали и заявляли, в очевидный тупик. Не то сейчас, когда тупиком принято считать неуклюжие горбачевские попытки из него выбраться.

Сегодня патриотические публицисты всячески стараются убедить нас, что дело построения утопии, проводимое коммунистами с поистине феноменальным фанатическим упорством, было русским национальным делом. Упростительные схемы демагогов с красной улицы снова обрели в России весьма широкую популярность. С не иссякшим за годы ельцинской демократии агитаторским талантом певцы красного проекта находят новые яркие способы снижать в публичных дискуссиях нюансированные мнения любых респектабельных теоретиков, сводя высказываемую ими критику советского общества к либеральной клевете и предательской западнической инспирации. Истолкованием истоков и смысла русского коммунизма с успехом занимаются проповедники прохановской секты. Прохановская «мифология», кургиняновская «метафизика», многотиражные исторические упражнения на тему «советской цивилизации» — вот атмосфера, в которой воспитывается сейчас самостоятельное чувство национального патриотизма.

Но если наши патриоты так упорно желают признавать насаждение коммунизма у себя дома, у ближних и дальних соседей национальным делом России, то пусть они в первую очередь четко обозначат для себя те коммунистические ценности, которые всерьез считают нужным отстаивать. Ценности эти прописаны, в частности, в «Манифесте коммунистической партии»: классовая борьба, диктатура пролетариата, тотальный отказ от частной собственности, размежевание с любой формой умозрительно-нравственного социализма. При таком сопоставлении глаголемые патриоты окажутся в трудном и странном положении. Если они захотят оставаться последователями Маркса, то им будет никак невозможно оставаться при этом глашатаями национальных приобретений России — в особенности им придется чуждаться любых пафосных слов о восстановлении Российской империи товарищем Сталиным или кем-то другим из «товарищей». Если же наши красные патриоты, как то ведется у них второе десятилетие, желают и дальше пропагандировать свой великодержавный патриотизм, им потребуется убрать с почетного национального подиума фигуры зачинателей коммунизма с их фундаментальной антипатриотической концепцией. Одним словом, придется выбирать между непоследовательностью взглядов и отказом от национальной аксиологии.

По Марксу и Энгельсу, пролетариат не имеет отечества и при наличии классовой организации тотчас же начинает в отдельной стране гражданскую войну с конкретными буржуазными угнетателями. Удел всех прочих классов — лишь отыскать свое место на той или иной стороне затеваемой схватки, имеющей завершиться мировой победой революционного класса. Всякие перетолкования мировой революции в сторону идеалистических нравственных призывов, ее буржуазные и социал-демократические поправки, замедляющие динамику классового антагонизма и принципиально меняющие ее общий характер, то есть нерадикально сглаживающие классовые противоречия в идее и на практике, должны быть, по велению «Манифеста коммунистической партии», категорически отвергнуты.

И потому сегодня, только лишь социалисты и коммунисты начинают говорить как обыкновенные патриоты, с их речей опадают миражи их собственных программных теорий. Но и в истории успехи социализма, которые поминаются ныне то со слезой, то с восхищением, на самом деле актуальны там и тогда, где налицо отступление от канонов, прописанных марксистскими теоретиками. Чтобы удачно прожить при возглашенном социализме, почему-то все время приходится «идти другим путем». И китайский реформированный социализм XXI века так привлекателен потому, что в него творчески введены элементы капиталистической экономики, которая сохранила историческую продуктивность, несмотря на то что марксистские ортодоксы полтора предшествующих столетия обещали ей один лишь летальный исход.

Сегодня, когда мы все чаще произносим сожалеющие слова о тех достижениях, что были у нас в недавнюю советскую пору, мы как правило редко задумываемся, насколько все нами хвалимое соответствовало марксистскому идеалу коммунистического общества, которое наши предки, начиная с октября 1917-го, волей либо неволей строили под мудрым руководством ленинской партии. Нет ничего более ошибочного, как рассматривать это строительство теперь как вариацию «национального проекта». Но и нет ничего более удобного для исторической легитимации большевицкого варварства, как, различными способами приглаживая его до безобидной версии «эффективного менеджмента», помещать эту сладенькую картинку в ностальгически обманчивую ретроспективу.

Чему симпатизируют у нас поборники советского прошлого? Основные похвалы советской державе — это похвалы ее социальным завоеваниям. Слово «завоевания» здесь даже не нужно брать в кавычки, ибо в самом деле то, что в ряде соседних с нами европейских стран было достигнуто не всегда легким путем реформ, у нас имело в основе великое кровопускание. Но мы так и не дали себе отчет в этом эксперименте, несмотря на все пафосные обнаружения и последующие демонстративные замазывания «белых пятен» в «перестройку», несмотря на проходные обличения и дешевые насмешки над «совком» в 90-е. И потому в наши дни мы вдруг закономерно приехали к такой позиции по советскому прошлому, которая сочетает в себе лицемерие и помпезность, причем под видом исторического объективизма этот микст едва ли не вносится в «единый учебник».

Безусловно, чисто по-человечески можно понять тех, кто тоскует по «Советскому Союзу, который мы потеряли». Все мы утратили худо-бедно налаженную позднесоветскую жизнь и ее относительную социальную стабильность. Но нравственная проблема здесь в том, что стабильность эта была некогда куплена непомерно дорогой ценой: мясорубкой 20-30-х годов, безоглядно-жестокой коллективизацией и миллионами, нещадно уложенными советским командованием на войне с Гитлером, а кроме того, великой ложью обо всем сотворенном, длительными умолчаниями о спровоцированных и избежных жертвах. Ужаснее же всего, что этот античеловеческий путь изначально понимался у классиков «единственно верного учения» как столбовая дорога коммунистического гуманизма. И эта чисто нравственная коллизия есть в то же время коллизия исторической эффективности. На одном энтузиазме, даже если он вполне искренен и является массовым, как было при начале советского строительства, нельзя в конце концов построить подлинно жизнеспособное, крепкое общество. Утопический угар дает по себе не только ужасное нравственное послевкусие — он закономерно производит национально-историческое разорение. И ясное понимание таких итогов, конечно, сочинено было не ельцинскими демократами, придумано не продажными либералами — оно почти тотчас же было возвещено всеми национально мыслящими русскими людьми после октября 1917-го, но их-то большевики — за это понимание — поспешили лишить права голоса и самой жизни. И мы, конечно, ничего зиждительного и прекрасного, даже попросту ничего нового не построим, если по-прежнему будем и дальше жить, по слову пролетарского поэта, «с Лениным в башке».