Суд людской не важное дело, лишь бы суд Божий был не против нас.

Святитель Феофан,

затворник Вышинский

Нас изображают, как каких-то извергов или как святых. Всё это чушь. Мы никогда не были ни теми, ни другими.

Полковник Эраст Гиацинтов

Чтобы попытаться осмыслить Красный террор и так называемый “белый террор” нужно восстановить некоторую последовательность событий и воспроизвести главные постулаты современных исследователей на данные темы.

Важно помнить, что Красный фактический террор был развязан коммунистами в 1917 году и узаконен, усилен ими 4 сентября 1918 года (после неудавшегося покушения на Ленина1 и убийства М. Урицкого)2 с введением института заложников, тогда были расстреляны около 1500 жителей Петрограда3.

«Товарищи, картина ясна, довольно пугать буржуазию, довольно великодушия и мягкосердия. На убийство товарища Урицкого и ранения товарища Ленина мы должны в свою очередь ответить беспощадным красным террором революционных матросов, рабочих и красноармейцев, чтобы раз и навсегда убрать вредный элемент для революции. Наш лозунг с сегодняшнего дня: “Беспощадное истребление контрреволюционного дела”. <…> Тесно сомкнём свои ряды и двинемся дальше вперёд, неся красное знамя террора к полному торжеству социальной революции»,- призывала одна из петроградских большевицких листовок начала сентября 1918 года4.

Тогда же в статье председателя Петроградской ЧК Г.И. Бокия, опубликованной в большевицкой газете «Северная коммуна», сообщалось о расстреле 512 человек, обвинённых в контрреволюции5.

Дзержинский, приехав в Петроград для расследования обстоятельств убийства председателя местной ЧК Урицкого (30 августа 1918 года), санкционировал расстрел более 500 заложников: бывших царских офицеров, членов состоятельных буржуазных семей, которым не было предъявлено никаких обвинений и которые к убийству Урицкого не имели никакого отношения6.

Примечательный рассказ о беседе с чекистом оставил нам майор Аллен Уорделл, руководитель Американского Красного Креста в России: «Представитель Красного Креста пошёл по моей просьбе узнать об этом несчастном человеке, против которого не было выдвинуто никакого обвинения, он встретился с помощником Петерса, который принял его очень тепло и сказал: “Я сделаю всё что могу, я себе об этом сделаю заметку, но просто не знаю, что могу сделать. Мне приходится приговаривать к смерти столько человек каждый день, что к вечеру я сильно устаю”. Петропавловская крепость была наполнена заложниками подобного рода»7.

В советской историографии и по настоящее время обвинения в «белом терроре» в адрес Северо-Западной Армии зиждутся в основном на легенде о Ямбуржской “Роще пятисот” (см. очерк “Роща пятисот”) и казнях атамана С.Н. Булак-Балаховича летом 1919 года во Пскове. Причем, даже сегодня (!) можно прочесть лживое обвинение в адрес атамана Булак-Балаховича о том, что он в мае 1919 года повесил в Ямбурге комбрига А.П. Николаева8. Хотя Булак-Балахович в Ямбурге никогда не был.

В 1924 году ещё по свежим следам Псковским Губкомом ВКП (б) предпринималось расследование о количестве жертв Гражданской войны, в том числе и казненных атаманом Булак-Балаховичем коммунистов и советских служащих летом 1919 года во Пскове.

В результате коммунистам удалось составить список из 135 человек. Но поскольку в настоящем списке дважды фиксируется одно и то же лицо: Воробьев Пётр Гаврилович (дважды повешенный Балаховичем на Сенной площади), то следует считать не 135, а 134 жертвы9. Из этого списка явствует, что 30 человек казнил атаман Булак-Балахович или его подчиненные, 11 человек из 30 указаны в списке, как повешенные или расстрелянные Балаховичем на Сенной площади в Пскове. Жертвы в количестве 19 человек из 30 зафиксированы в списке, как казненные в Гдове и селах Псковской губернии. Из общего списка 104 человека указаны, как члены ВКП (б) и красноармейцы, погибшие в боях на территории Псковской губернии, на других фронтах Гражданской войны, либо явившиеся жертвами крестьянского самосуда – так называемых “зелёных”10.

Причём необходимо учесть, что, когда в конце августа 1919 года Балахович бежал от правосудия СЗА, то во главе своей верной сотни он поступил на службу в Эстонскую армию, и, совершая рейды и операции осенью 1919 года на территории Гдовского уезда, он уже никакого отношения к Северо-Западной Армии не имел.

Приведем список выявленных коммунистами людей казнённых атаманом Балаховичем и его подчиненными:

«1. Андреев Л. Член Островского коммунистического отряда. Уроженец бывшей Прокшинской волости. Убит Балаховичем.

2. Голубев Н. Уроженец Мясовской волости [Островского уезда], сын лесника. Боец Островского коммунистического отряда. Убит Балаховичем.

3. Андреев Василий Андреевич. Крестьянин деревни Гатавино, Боровичской волости, член ВКП (б), был председателем комитета бедноты. Повешен Балаховичем у дер. Гатавино в августе 1919 г.

4. Аршевская Мария. Член Петроградской11 организации [большевиков] была послана для подпольной работы (взрыва моста). Была выдана Балаховичу, арестована и через три дня повешена. Похоронена на тюремной пустоши на Крестах12.

5. Баренов Иван Васильевич. Сын крестьянина Псковского уезда, дер. Посадничное, род. 1892 г. Расстрелян Балаховичем в дер. Верхни-Галковичи.

6. Богданов Семён Богданович, член ВКП (б) с 1917 г., происходил из крестьян дер. Яшкино бывшей Богородицкой волости. Повешен бандой Балаховича в августе 1919 г.

7. Белобокова Мария, машинистка ЧК, при эвакуации осталась в Пскове. Повешена Балаховичем 28 мая 1919 г.

8. Васильев Семён, крестьянин дер. Старино Палкинской волости (совр. Островского района – С.З.), убит бандами Балаховича.

9. Валасевич. Заведующий дровяным складом, член ВКП (б), при эвакуации остался в Пскове. По доносу был арестован и расстрелян 10 июня [1919] на Сенной площади.

10. Вербицкий. Комиссар Псковской ЧК, при эвакуации остался в Пскове. Повешен на Сенной площади.

11. Данович Артур Иванович. Уроженец Курляндской губернии, сын железнодорожника, работал в ЧК, затем был переведён в Ригу в полк Ландерсфера13 (так в тексте – С.З.) командиром. В 1919 г., когда Псков был занят белыми, Данович приехал в Псков. По доносу Орлова и Орловского был повешен в Гдове в 1919 г. вместе с женой.

12. Иванов Александр Иванович. Уроженец дер. Замошки, бывшей Богородицкой волости, Порховского уезда. Повешен Балаховичем в дер. Яшкино в 1919 г. в августе.

13. Леонов Илларион. Уроженец дер. Иваново, Красно-Прудской волости. Расстрелян Балаховичем за сочувствие к советской власти.

14. Михайлов Иван Михайлович, уроженец дер. Замошки. В 1919 г. был арестован бандой Балаховича и повешен в августе 1919 г. между дер. Яшкино и Кленово.

15. Озеров. Расстрелян за революционную деятельность бандами Балаховича.

16. Семёнов. Повешен 17 сентября 1919 г. в Громовском лесу около села Скамья.

17. Степанов. Уроженец дер. Жезлы, Торошинской волости, повешен Балаховичем в Громовском лесу (неподалеку от села Скамья – С.З.).

18. Воробьев Пётр Гаврилович. Крестьянин дер. Дьяково, был членом комитета бедноты в Сидоровской волости, в 1919 г. арестован Балаховичем, привезён в Псков и повешен на Сенной площади14.

19. Васильев Семён, крестьянин дер. Старицыно Палкинской волости, Псковского уезда. Убит в 1919 г. бандами Балаховича.

20. Елисеев Андрей. Уроженец дер. Дьяково. В 1919 г. был повешен Балаховичем в Пскове на Сенной площади вместе с Ивановым за участие в партизанском отряде.

21. Иванов Яков, партизан. Захвачен в дер. Дьяково, доставлен в Псков и повешен на Сенной площади.

22. Минутин. Член ВКП (б). Уроженец деревни Большое Загорье, Пикалинской волости, повешен Балаховичем 17 сентября 1919 г. в Громовском лесу в 2-х верстах от села Скамья.

23. Озеров. Мельник дер. Большое Крюково, Остенской волости, обвинялся за снятие шкифа с мельницы, дабы не дать молоть муку для белой армии. Повешен 17 сентября 1919 г. Балаховичем в Громовском лесу в 2-х верстах от села Скамья.

24. Галахин Пётр Николаевич, уроженец Завеликинской волости, Псковского уезда. Председатель Стремуткинского комбеда. Зверски убит [повешен] на Сенной площади.

25. Богданов Семён Алексеевич. Был арестован на 4 день после прихода белых и через 3 недели расстрелян на Сенной площади.

26. Амосов Виктор Константинович, уроженец г. Торопца (Тверской губернии – С.З.). Заведующий опекунским подотделом при Собесе Псковского губисполкома. Оставшись в Пскове по семейным обстоятельствам, по доносу Красногородского был арестован и повешен в 1919 г.

27. Поземский, гравёр. Арестован Балаховичем 27 мая, а 28 мая был расстрелян на реке Великой и брошен в реку.

28. Розанов. Машинист, расстрелян Балаховичем в 1919 г

29. Шапиро Хацке, портной, арестован и расстрелян Балаховцами.

30. Минин Николай Емельянович, уроженец Палкинской волости, повешен Балаховичем на Сенной площади»15.

В условиях Гражданской войны невозможно было избежать казни невинных людей. Шла жестокая борьба на истребление противника. Возможно, что казни подвергались и люди, чья вина в грабежах, мародёрстве, убийствах гражданского населения, принадлежность к партии большевиков, или другое отягчающее обстоятельство для вынесения смертного приговора военно-полевым судом Белой Армии не были доказаны и являлись недостаточным основанием для приведения в исполнение высшей меры наказания.

Такова жуткая специфика не только Гражданской войны, но и регулярных войн.

Так, например, балаховцами были обвинены в пособничестве красным жители села Щепец Гдовского уезда: фельдшер Сысоев Степан Сысоевич и Эльфрида Трус, оба были повешены, их родственники до сих пор недоумевают и утверждают, что коммунистами они никогда не были16.

Государственный контролер Северо-Западного правительства В.Л. Горн, будучи свидетелем некоторых казней, в своих воспоминаниях утверждал, что жертвы Булак-Балаховича были «вначале просто “пыль людская”: воришки, мелкие жулики, красноармейцы (но отнюдь не комиссары или даже рядовые коммунисты – этих Балаховичу не удавалось поймать)»17.

Это утверждение Василия Леопольдовича Горна не соответствует действительности. Недаром его отстегал стеком18 русский офицер в декабре 1920 года в Ревеле за распространение разного рода инсинуаций в отношении Северо-Западной Армии19.

В одном из первых своих приказов атаман Булак-Балахович обещал псковичам: «Я иду свершить народный суд над негодяями большевиками. <…> Я повешу всех коммунистов и палачей народа до последнего человека»20. И как будет видно ниже, слова атамана Балаховича не расходились у него с делом.

В апреле 1919 года освободив Гдов от большевицкой власти «очистив город и уезд от банд убийц и бандитов»21 Балахович в своём приказе №1 объявил: «1. Всем без исключения знающим комиссаров или коммунистов представить таковых в 3-х дневный срок мне. 2. Все укрывающие бывших комиссаров или коммунистов мною будут рассматриваться, как предатели Отечества и тотчас расстреляны»22.

Внук запечатлел в своей памяти рассказы своего деда, очевидца казней Балаховича в Гдове: «Мой дед рассказывал, как белогвардейцы собрали на центральной площади жителей города (в числе коих был и он) и публично на виселице казнили советских большевистских руководителей, среди которых оказался и один китаец. Он работал в местном ЧК палачом - пытал и расстреливал обитателей подвалов здания ЧК. Работал честно за паек, трудовой дисциплины не нарушал. То есть по китайским понятиям был он работником на редкость хорошим. Однако ситуации в стране он вполне не понимал, по-русски почти не говорил, а потому всё никак не мог взять в толк, за что же это его так сурово собираются наказать виселицей. Пытаясь оправдаться, обращаясь к военным (тоже ведь русские, новые хозяева города, и черт их разберет, что им надо - работал бы столь же честно и на них, зачем казнить-то?!) он все лопотал с сильным акцентом: “Лаботала-лаботала... лаботала-лаботала...”.

Публичная казнь, как ни странно, страха в народе не вызвала. Вывели несколько человек, в том числе одну чекистскую женщину и повесили. <…> (Красноармейцев - С.З.) захваченных живыми в ходе налета и оказавшихся взаперти на гауптвахте, не вешали, а расстреляли на окраине города без публики - эта сцена казни, в отличие от повешения, вызвала в горожанах немалый ужас, смотреть на нее никто не захотел»23.

Юный доброволец вспоминал о майских казнях во Гдове: «Брожу по городу… Жаркий солнечный день. По голубому небу медленно плывут причудливые облака. Около старого крепостного вала расправа: расстрелы. На траве бесформенная масса человеческих тел, облитых кровью с перемешанными серыми комочками мозгов. От времени до времени в этой массе судорожно двигается рука или нога. Голов не видно…

В стороне сидят или стоят люди, ожидающие своей очереди. Они не торопясь, раздеваются и, оставшись в одних рубахах, подходят… Залп из шести винтовок в головы. Снопы вылетающих мозгов, ноги подкашиваются, они падают. Остальные медленно раздеваются, расшнуровывают башмаки… Опять залп. Среди расстреливающих узнаю мальчишку с карабином из передней ЧК. Сейчас он в солдатской форме с жёлтыми погонами24. Становится дурно от этой картины, ухожу. А по голубому небу всё так же медленно плывут причудливые облака»25.

Как заявлял сам атаман Балахович, он проводил подобную “средневековую” процедуру казни тем, что он не хотел «чтобы белых и меня обвиняли в том, что я казню в застенках. Пусть все видят, кого я вешаю»26.

Редактор газеты “Вестник Северо-Западной Армии” позже писал: «Батько был партизан, включенный с его полком в регулярные части на правах своеобразной «автономии». Частное же его мировоззрение было навеяно романтикой, почерпнутой из повести “Тарас Бульба” Н.В.Гоголя, которым батько увлекался еще в гимназии. Под влиянием этой романтики он устраивал на улицах много перевидавшего Пскова публичные казни, отбросившие нас на несколько веков назад. Он наивно полагал, что подобные казни, якобы, отпугнут коммунистов от их подпольной деятельности, а сочувствующих им - от содействия!»27.

Странно, что в вышеупомянутом большевицком архивном списке жертв, например, нет сведений о коммунистах Я.А. Ветрове и П.В. Молохове, повешенных 5 апреля 1919 года Булак-Балаховичем на Базарной площади Гдова при захвате города его отрядом28 и Егоре Капустине – председателе Старопольского волостного исполкома, повешенного там же29.

Судя по перечисленным казненным коммунистам, чекистским палачам и непримиримым воинствующим красным партизанам, Балахович держал свое слово.

«”Батька” применял казнь и в отношении продавцов нюхательного кокаина (продажей этого выгодного товара занялись в тот период многие, и кокаин пошёл на фронт). За различные злоупотребления Булак-Балахович расстрелял также несколько людей своей сотни»30.

Следует привести пример, чтобы разбавить явное сгущение красок В.Л. Горном в описании проводимых казней атаманом Булак-Балаховичем во Пскове. Очевидец вспоминал: «Конвойные тащили к фонарю упирающегося парня лет 25-ти и поставили его около столба, у которого один конвойный бросил табуретку. <…> К нему подъехал батько. <…> “Коммунист?”,- прервал мои мысли вопрос батька. “Был, а теперича не коммунист”,- ответил смертник, не отводя взора от земли, с которой он как будто прощался. “Все так говорят, когда попались!.. В Бога то веришь? ”. Спрашиваемый молчит. <…> Стоявшие у столба балаховцы быстро накинули петлю на несчастного, но последний вдруг с каким-то остервенением сильным движением руки освободился от пут и правой рукой рванул петлю, причём сорвал ворот рубашки, обнажив загорелую грудь, на которой висел крестик. “Отставить!”,- прогремел батько. Толпа замерла. <…> “Откуда у тебя крест на груди?”. “Матка повесила, когда в солдаты уходил”,- глухо ответил смертник. “Счастлив ты! Знать молитва матки твоей дошла до Бога! Ты свободен! Отпустить его!”,- приказал батька, трогая поводья»31.

18-летний доброволец вспоминал: «Как-то мне нужно было зайти в бывшую Земскую управу (в Гдове – С.З.). Вхожу, длинная комната. С двух сторон выстроены красные военнопленные. Вскоре туда вошёл Балахович со своими ординарцами. Подходит к первому: “Крест на шее носишь?”. Пленный ничего не отвечает, переминается с ноги на ногу. “Расстегни ворот рубахи”. Он её расстёгивает, креста нет. Балахович бьёт пленного стэком по лицу: “Расстрелять!”. У второго тоже не оказалось креста, он поступает с ним так же. У кого оказался крест, тот был сейчас [же] зачислен в его сотню»32.

Удивительный пример имел место весной 1919 года. Под Гдовом к Балаховичу попал в плен китаец, по его словам он служил у какого то помещика. Поскольку на Псковском фронте оперировал китайский батальон Красной армии, то ему не поверили и приговорили к расстрелу. «Когда его вели на расстрел, он, глядя на Балаховича, засмеялся и очень простодушно заметил что совершено бесцельно - убивать человека, у которого нет сапог и порваны штаны. Такой философский взгляд на положение вещей очень понравился Батьке и его солдатам, которые упросили Атамана пощадить китайца. Имя у него было настолько мудреное и неудобопроизносимое для русского языка, что солдаты окрестили его попросту “Егор Иваныч”. Егор Иваныч оказался очень храбрым солдатом и впоследствии был даже награждён Георгиевским крестом»33.

Чтобы положить предел массовому ограблению зажиточного крестьянства и дворянских усадеб, Булак-Балахович казнил членов комбеда, занимавшихся широкой “экспроприацией”, а, попросту говоря вооружённым грабежом.

Например, в Гдове были казнены комбедовцы Гоголевской волости (совр. Новосельской) Соловьёв И.И. (председатель) из деревни Гверездно (ныне входит в д. Заовражье); Косенков А.Ф. и Косенков П.Ф. братья из д. Луговец; Егоров А.Е. и Светлова А.Ф. из д. Ждовля; Соколов И.В. и Фёдоров С.О. из Заовражья. Трупы их были найдены в колодце, и из Гдова перевезены на кладбище в д. Новоселье, где и похоронены в братской могиле34.

17 сентября 1919 года белыми был повешен в Громовском лесу в 2-х верстах от села Скамья некий Северов, уроженец Островского уезда. Он обвинялся в выдаче бандитов (по-видимому, восставших крестьян – С.З.) красным и поджоге помещичьих усадеб35.

По явно измышлённому представлению советского краеведа балаховцы совершив 5 апреля 1919 года рейд на Гдов в этот апрельский день непременно «пороли плетьми всех, кто появлялся на улицах» Гдова36.

О порке белыми, как профилактической мере воздействия на правонарушителей и граждан, заражённых бациллой большевизма, стоило бы сказать отдельно. Порка производилась, как на территории Псковской, так и в Петроградской губернии.

В мае 1919 года в имение “Каменно” Гдовского уезда атаман Булак-Балахович приказал выпороть плетьми всех участников музыкального и театрального кружков местного большевицкого «народного дома “Звездочка”», а реквизит уничтожить37.

Офицер СЗА вспоминал рассказ сослуживца: «Будилович получает письмо – аноним, с указанием в деревне N дворов коммунистов. Солдаты обследуют дворы. Коммунистов не находят и указывают на заблудшую женщину, которая и донесла ложно по злобе. Её арестовали, всыпали шомполов. Она упала в обморок»38.

В комендатуре штаба корпуса генерала Арсеньева в Пскове белые подвергли порке юную девицу 22-23 лет, всыпав ей 30 розог за продажу… кокаина39. Этот, по странной мысли современника «особенно дикий случай»40, вероятно, вызовет у современного читателя лишь горькую усмешку41.

Пороли и своих. Так солдат, уличенный в краже валенок и сапог на постое в одной из деревень, не взирая на прощение и заступничество хозяина, был демонстративно выпорот перед строем42.

Нужно заметить, что подобной воспитательной профилактики у большевиков не было, они практиковали смертную казнь.

Так, например, в сентябре 1918 года “за распространение подложных слухов посредством проповедей” чекистами был расстрелян в Псковской губернии священник Порховского собора Пантелеймон Богоявленский43.

Чтобы составить некоторое представление о составе и количестве жертв противоборствующих сторон Гражданской войны следует привести определённую статистику на территории Псковской губернии.

Современный исследователь утверждает, что за май-декабрь 1918 года за время власти большевиков во Пскове и губернии местными отделами ГубЧК был расстрелян 301 человек. За период ноябрь - начало декабря 1918 года чекистами было расстреляно 67 человек, 20-21 декабря ГубЧК приговорило к расстрелу 22 человека, 30 декабря было расстреляно ещё 12 человек. Причём, как следует из архивного документа, особая следственная комиссия ГубЧК прибегала к всевозможным опытам допроса (курсив наш – С.З.) к 600 жителям Пскова (по определению чекистов “представителям буржуазии”), захваченных в заложники44. Надо полагать к пыткам.

В отношении большинства этих лиц в архивных фондах содержатся следственные дела. Но, по мнению настоящего историка тогда часто практиковались и расстрелы без проведения судебно-следственных мероприятий45.

«По поводу казней, слухи о которых и жалобы от горожан достигли штаба главнокомандующего и правительства, Балахович оправдывался на приеме у председателя совета министров Северо-Западного правительства С.Г. Лианозова, что за десять месяцев повесил только 122 человека, а через его руки прошли десятки тысяч красных. По сообщениям большевицких газет, число их жертв, в первые дни по занятие Пскова, превосходило 300 убитых»46.

Прибывший в город в июне 1919 года генерал Арсеньев положил конец казням. Власть батьки в Пскове кончилась, и штаб его снова был переведен за город.

В июне 1919 года конный полк Булак-Балаховича 1-й стрелковой дивизии, дислоцировался на линии Псковского фронта со штабом в Стругах-Белых.

Причем важно учесть, что если Балахович применял смертную казнь в отношении непримиримых врагов: коммунистов, чекистов, комиссаров, краснофлотцев…, то коммунисты убивали людей по классовому признаку: зажиточных крестьян, купцов, священников, офицеров, дворян…

Чтобы у читателя не сложилось мнение об атамане Булак-Балаховиче, как о человеке, занимавшемся исключительно казнями во Пскове, следует привести свидетельство современника: «Батько почти ежедневно выезжал за город, где вступал в бои с красными и всегда возвращался с богатой добычей: с пленными, отбитыми пушками, пулемётами и возами, набитыми провиантом»47.

Приведённая очевидная разница в количестве жертв и составе казнённых людей белой и красной сторон вызывает недоумение тем обстоятельством, что до сих пор лишь имя атамана Балаховича связывают с «массовыми казнями» во Пскове. О чекистах и коммунистах, превзошедших атамана Балаховича числом жертв, пытками и преступлениями в отношении гражданского населения почему-то упоминается редко.

Уроженка Пскова, ставшая впоследствии в вынужденной эмиграции профессором политологии Мюнхенского университета на всю жизнь запомнила рассказы своих родителей о репрессиях противоборствующих сторон Гражданской войны: «Когда в Пскове 1 мая и 7 ноября я проходила со школьной демонстрацией (в 1930-е гг. – С.З.) по площади Жертв Революции (Сенная площадь в Пскове – С.З.), когда дети пели “Вы жертвою пали…” и знамёна склонялись перед памятником, я всегда думала о жертвах противоположной стороны. <…> Дом, где тогда жили мои родители, выходил окнами на эту площадь <…> Балахович устраивал себе увеселение в публичном повешении партизан <…>. Этим жертвам и стоял потом на площади памятник. Их было немного, но то, что творил Балахович, было отвратительно и обращало на себя всеобщее внимание. <…> Когда город занимали красные, новые господа на той же площади под прикрытием ночи расстреливали людей.… Мои родители не могли спать, содрогаясь от залпов. Красные убили несравненно больше людей, чем Балахович, но знало об этом гораздо меньшее число жителей. К утру трупы расстрелянных убирались, кровь, сколько возможно, заметали. <…> В одну из таких ночей, после очередного залпа, в двери дома моих родителей кто-то робко постучал. Отец открыл дверь и отшатнулся: в дверях стоял залитый кровью молодой человек. “Александр Васильевич,- сказал он,- не узнаёте меня? Меня только что расстреляли”. То был один из бывших учеников моего отца по Псковскому реальному училищу. В темноте ему удалось упасть на землю до залпа, и на него свалились действительно расстрелянные, так что кровь, покрывавшая его, была кровью других, сам он не был даже ранен. <…> Его, конечно, спрятали, и он смог спастись»48.

Современный псковский историк писал: «С приходом красных в Псков, в конце ноября 1918 года, многие из местных жителей подверглись гонениям, арестам и убийствам коммунистами. В городской газете “Псковский набат” публиковались «расстрельные списки». Коммунисты, как и повсюду, стремились уничтожить слой именитых, уважаемых и заслуженных граждан. В числе первых был убиты: почетный гражданин г. Пскова, купец–старообрядец П.Д. Батов; купец С.Ф. Плюшкин – сын известного собирателя древности Федора Плюшкина. Советская власть не мыслила свое существование без заложников. В Пскове таковыми явились полторы тысячи горожан, в одночасье, обращенных в арестантов. Из них более 300 человек были убиты. Коммунисты истребляли всех, причастных, по их мнению, к “белогвардейской работе” – от владельцев гостиниц, где жили офицеры, до рабочих мастерских, обслуживающих военных!»49.

Обвинения Балаховича и его подчинённых в крайней жестокости по отношению к некоторым пленным краскомам и красноармейцам, по всей видимости, состоятельны, поскольку современники отмечали проявления крайней жестокости обеих сторон на Псковском фронте. Балаховцы, захваченные в плен красными, подвергались зверским пыткам и истязаниям. Балахович и его подчинённые не менее жестоко мстили за своих замученных сослуживцев. Так, например, семь красноармейцев 6-го Латышского полка, захваченные в плен балаховцами, были живьём закопаны в землю50. На жестокость латышей, составлявших костяк Красной Армии, в отношении пленных балаховцев, их соратники мстили не менее жестоко.

Современник вспоминал: «Вояки балаховцы были отчаянные: они не щадили жизни врагов, но и своей жизни не жалели. Не мало их пало в бою. И многие погибли у большевиков от страшных пыток и мучений! Зато и батько круто расправлялся с коммунистами»51.

Рыцарские правила войны уже редко соблюдались в XX веке противоборствующими сторонами не только в Гражданскую войну, но и во время регулярных войн превалировала жестокость воюющих сторон.

Тем не менее, случались поразительные случаи гуманизма. Так захваченный северо-западниками в плен комиссар, член ВКП (б) не был казнён. Его жена умолила офицеров: «”Имейте сердце, имейте сострадание – не расстреливайте мужа”. Пришлось оставить её в качестве заложницы при госпитале и муж жил до Нарвы (до Исхода СЗА в Эстонии в начале 1920 – С.З.). При развале фронта за мужем-комиссаром из Ямбурга была прислана тройка лошадей»52.

Жестокостью отличались эстонские и финские военнослужащие: «При захоронении красных, павших в Паюском бою, трупы свозились на дровнях к могиле и затем сваливались в неё. Один местный кайтселийтчик53принимал их там и топтался на них, будто на дровах. Большинство трупов были раздеты до гола»54.

При оставлении Пскова части 2-й эстонской дивизии, заняв оборону Изборской позиции, для облегчения обзора перед своей позицией сожгли все русские села55.

«Финны, помогавшие эстонцам против большевиков, отличались большой жестокостью. Они приканчивали ножами пленных красноармейцев, не разбирая, мобилизованный или коммунист. И трупы зарезанных предоставляли закапывать белым солдатам. Во время атаки же финны бросают винтовки и идут на врага с ножами. Красные в ужасе убегали от них и боялись очень. Говорят, финны вспарывали пленным живот»56.

Обвинения в адрес Балаховича и чинов его отряда звучат также и по поводу проводимых насильственных сборов средств с зажиточных псковитян на армейские нужды. Это была крайняя и вынужденная мера, поскольку в условиях Гражданской войны, весной и летом 1919 года белые части нуждались буквально во всём, часть личного состава военнослужащих была без обуви, спасались лаптями. Вооружались, например, добытым с боя оружием у красных.

Командование СЗА всячески боролось с произволом и грабежами отдельных командиров и солдат. Правосудие СЗА не менее сурово карало своих правонарушителей. Морской офицер доносил в рапорте: «Началась чистка армии от грабительских элементов. Было много случаев расстрела, начиная от рядового и кончая штабс-капитаном»57.

Ротный командир Волынского полка Северного корпуса (предтеча СЗА – С.З.) поручик Шведенко в декабре 1918 года был обвинен в грабеже мирного населения и в изнасиловании дочери волостного старшины. По приговору военно-полевого суда он был разжалован и расстрелян58.

Но коммунисты и здесь превзошли Балаховича.

Захватив в качестве заложников и заключив в тюрьму много состоятельных псковичей, коммунисты “реквизировали”, говоря нормальным языком, ограбили их дома, завалив здание Госбанка всевозможными вещами, ценностями и оружием!59 Для большевиков оружием считалось всё, что могло колоть и стрелять: от антикварной сабли, морского офицерского кортика до мушкета времен Людовика IV.

Проблема Северного корпуса (предтечи СЗА) заключалась в партизанском, добровольческом характере борьбы. Отсюда проистекал различный скрытый произвол.

Командующий Северным корпусом генерал А.П. Родзянко всячески боролся с партизанщиной с самосудами и прилагал большие усилия по реформированию вверенных ему войск на регулярную основу. Атаман Балахович был главным и, пожалуй, единственным неподотчетным самостоятельным партизанским командиром в составе Северо-Западной Армии. Его своеволие вылилось во вседозволенность, которое было пресечено генералом Н.Н. Юденичем, приказавшим арестовать атамана Балаховича во Пскове и провести следствие. Как мы уже упоминали, в конце августа 1919 года Балахович бежал из-под домашнего ареста в расположение эстонских войск, командование которых категорически отказалось выдать его правосудию СЗА.

Позже проживавший в эмиграции в Эстонии один из видных русских военных профессоров генерал А.К. Байов, анализируя кризис добровольчества (в том числе и на примере атамана Балаховича в СЗА) писал: «Идея добровольчества была всецело проникнута той особой самостоятельностью, которая иногда граничила, а иногда переливалась в безудержный произвол, и безмерное самоусмотрение, приближающееся к анархизму, не признающему никаких и ничьих авторитетов – ни старшинства, ни опытности, ни знания и искусства; ни талантливости,– и которая весьма часто порождала не только в способе боевых действий, но и во всех остальных проявлениях жизни и деятельности как Армии в целом, так и отдельных ее чинов,– что можно назвать «партизанщиной» в широком значении этого слова, не исключая и духовного: «Иду в армию добровольно, если хочу; служить буду только в той части, в которой желаю; подчиняюсь и выполняю закон – постольку поскольку; снабжаюсь, как хочу; веду бой, как нахожу нужным, не выполняя в точности боевых приказов, не согласуя свои действия с другими и преследуя свою цель, не связанную с общей»60.

При изучении истории СЗА следует проводить границу между атаманом Балаховичем и другими белыми частями, поскольку атаман был не только исключен из состава СЗА, но и презираем большинством офицеров за свою негативную деятельность, бросающую тень на Белую Армию.

Касаясь темы так называемого “белого террора” некоторые современные авторы невольно забывают, что эта была ВОЙНА и судят либо отвлечённо через призму современного мирного времени, либо сознательно освещают эти события однополярно, придерживаясь сложившейся псевдоисторической оценки советского периода, не утруждая себя исследованием настоящей темы.

Общеизвестно, что каждое действие рождает противодействие. Бессудные расправы белых являлись ответной реакцией на Красный террор, на убийства и зверства, творимые красными в отношении родственников белогвардейцев и мирных граждан.

Примером тому служит характерное мнение офицеров северо-западников, озвученное недавно дочерью одного из них: «Да, слышала такие случаи, как расстрелы бойцами без разбора и без суда попавших в плен красноармейцев, но эта была месть за изуверски убитые их семьи»61.

Доброволец на Петроградском фронте записал в своем дневнике монолог офицера у костра: «Я помню другую ночь, ничего нельзя забыть. У меня был образцовый сад – я каждое дерево знал, что садил мой отец. В одну ночь всё вырубили, так просто. Но о саде, быть может, я не думаю вовсе. У меня была жена, она заплетала волосы перед сном и тогда казалась девочкой. Откинет косу, а пальцы уже перебирают вторую. И вдруг пьяные крики. <…> С тех пор я считаю убитых»62.

Внесудебные расправы белых носили инцидентный характер, в отличие от Красного институционного террора!63 В этом главное и существенное различие.

Показателен инцидентный пример личной мести командира 12-го гренадерского Темницкого полка СЗА полковника А.Д. Данилова. Захваченный чекистами летом 1940 года на своем хуторе в Латвии А.Д. Данилов показал на следствии: «В мае 1919 года получил известие, что отец убит комиссаром, в силу того бешенства... по моему приказу было расстреляно 73 красноармейца. Позднее по суду – за грабежи и мародерство – было расстреляно 22 красноармейца и комиссар Егоров»64.

По-видимому, это признание относится к расстрелянным 72 красноармейцам в деревне Попкова Гора65, в которой в ночь с 12 на 13 мая 1919 года отряд под командованием тогда ещё поручика Данилова пленил штаб комбрига Николаева и захватил много пленных66.

Тем не менее, случаи расстрела северо-западниками плененных красноармейцев, как результат мщения являлись редкими. Беспощадно уничтожались коммунисты, дезертиры и ренегаты.

«Из Гатчины слышим колокольный звон. <…> Дальше идти нет смысла, Гатчина взята. <…> Вернулись посланные. Рассказывают подробности взятия Гатчины. Взял её Талабский полк. Наши заметили на одной из улиц верёвку, перекинутую из дома в дом. На ней повешено семь комиссаров. Население настроено празднично»,- вспоминал северо-западник67.

«На передовой позиции несколько пленных: поймали двух, которые перед тем перебежали к красным. Их собираются вешать. Взяли в плен командира и 8 офицеров 16-го полка красных. Узнал дополнительно, что командира 16-го полка повесили. Он бывший штабс-капитан царской армии, но большая сволочь»,- записал 1 сентября 1919 года в селе Ложгалово в своём фронтовом дневнике офицер СЗА68.

Ливенец вспоминал об осенних боях под Петроградом: «Село было взято. <> Красный командир идёт навстречу, папаха слегка набекрень.

- Звезду сними, тебе говорят!

- Я старый офицер.

- Как вы смеете это теперь говорить?

Потупились глаза, отвисла прыгающая губа. <…> Ружейный залп раздался. Глухие, короткие выстрелы за сараем – чёрная работа войны»69.

Будущий архимандрит Алексей (Чернай), юношей поступивший добровольцем в г. Луге в Георгиевский полк СЗА вспоминал о боях под селом Никольское (совр. г. Сланцы): «Наши снаряды метко настигали бегущих красных, покидавших село Никольское. Прорыв был завершён. Было взято много пленных – голодных красноармейцев. Уже пробило полночь, когда мы вошли в село Никольское. По приказу командира с пленными обращались по-братски. Их велено было накормить из походных кухонь. С какой жадностью они ели, хватая английские и американские консервы и белые буханки хлеба!..

Тогда я в первый раз видел расстрел трёх коммунистов-партийцев, которых выдали сами пленные. У них были с собой даже партийные билеты. Все они были молодые с виду спокойные. Их поставили к стенке амбара. Я не мог смотреть, как смотрели другие, только услышал три залпа из винтовок и потом увидел их лежащими навзничь»70.

На Гражданской войне, как ни на какой другой довлел фактор мести.

Северо-западник писал: «Выясненный опросом свидетелей коммунист расстреливался немедленно. В этом сказывалось чувство озлобления, которое всё больше росло и с усилением террора большевиков укреплялось во всех антикоммунистических элементах. Расстрел коммуниста – была месть за тех, кто были зверски замучены и казнены его единомышленниками. Как мог иначе рассуждать и поступать крестьянин, разоренный красными и семья которого часто целиком перебита или рассеяна. Припоминаю разговор, слышанный при вступлении наших войск в только что занятую деревню. «Где отец?»,- спрашивает солдат-белогвардеец у оставшихся при красных стариков.- «Расстрелян». – «А брат?» - «Тоже».- «Жена где?» - «Вместе с матерью в Лугу увезена, говорили, что, тоже расстреляны». Молчание. «Ну, а дом?» - «Сам увидишь». Дом был сожжён. Что делать такому человеку, как не мстить. В батарее брата был солдат по фамилии Гран, брат которого, большевик, выдал отца и родного брата коммунистам. У этого Грана было одно желание, как можно больше уничтожить красных, и действительно, он не пропускал ни одного расстрела и постепенно зверел. Раз, осенью, порученного ему для отвода в штаб коммуниста он за шею петлёй привязал к седлу, и три версты волочил по пахоте своего врага. Интеллигентные люди поначалу сдерживались, но вскоре, под влиянием обстановки, взгляд на ценность чужой жизни менялся, и убеждение, что “одним коммунистом меньше – свободнее на свете жить” заставляло разрешать вопрос в сторону расстрела. Да, по правде сказать, как может относиться человек к людям, единомышленники которого расстреляли всю семью»71.

Газета “Белый Крест”, выходящая в Ямбурге в июне-июле 1919 года, к примеру, извещала северо-западников под характерным заголовком “Те, которые не отомщены” о расстрелянных большевиками шестнадцати горожанах в Пскове 24 декабря 1918 года за немецким кладбищем с публикацией поименного списка жертв72.

В другом выпуске газеты сообщалось: «До занятия нашими войсками города Пскова в городе в течение дня по приказу комиссара еврея Рейна расстреляно более ста человек»73.

На страницах газеты “Белый Крест” описывались факты глумления и кощунства, совершаемые красноармейцами над мощами святых Русской Церкви, убийств монахов и священнослужителей74.

«После занятия большевиками Пскова <…>, всю первую ночь совершались грабежи и у жителей вытаскивались из карманов деньги и (отбирались – С.З.) ценные вещи, солдаты и комиссары были все пьяны. Ежедневно совершались аресты и казни. Первоначально местом для расстреливания служил Сенной рынок за городским садом (парком), где подлежащие казни сами должны были выкапывать себе могилы, раздеваться и опускаться в могилу, где их и убивали. В последствии, когда означенное место переполнилось, совершались убийства за лютеранским кладбищем. Могил не закапывали, а покрывали лишь слегка землёй или мусором. Трупов убитых родственникам не выдавали. В последнее воскресенье было расстреляно 120 человек. В числе убитых имеются псковские более зажиточные жители, как Батов, Брок и другие», - писал корреспондент всё той же газеты75.

Осведомлённость северо-западников об этих и других фактах Красного террора, иногда служили причиной мести и бессудных расправ с захваченными в плен красными бойцами и представителями карательных структур большевиков.

Хотя случалось, что коммунистических палачей и изуверов северо-западники считали нужным казнить только после проведения следствия и приговора военно-полевого суда.

Характерный пример оставил в своих воспоминаниях северо-западник: «Дней через десять мы всё же выбили красных из Струг. Ещё не успели снять надпись на станции “Струги Красные”, чтобы заменить на “Струги Белые”76 как в город быстро въехала таратайка. В ней сидел пожилой человек с портфелем. Увидев наших солдат, он стал кричать вознице: “Поворачивай!”. Но солдаты успели схватить его лошадь под уздцы и окружить таратайку. Его отвели в штаб полка. Он оказался следователем революционного трибунала, и в его портфеле нашли [компрометирующие документы]. При допросе он отказался сообщить расположение красных. “Это военная тайна,- сказал он,- на моём месте вы, наверно, поступили бы также”. Военно-полевой суд приговорил его к повешению. До утра его оставили под охраной солдат. Солдаты очень устали и хотели спать. Чтобы он не убежал его привязали к железной печке, дав ему предварительно несколько хороших тумаков. На утро он был повешен, и на груди у него висела газета “Правда”»77.

Несмотря на некоторые случаи самосуда все же северо-западникам было больше присуще чувство достоинства и рыцарства. К примеру, в Ливенской дивизии (дислоцированной в Ямбурге и уезде с конца июля по 10 октября 1919 года) самочинные расстрелы были запрещены. «Все арестованные большевики передавались в военно-полевые суды, составленные из старших офицеров, исключительно по обвинению в определённом преступлении. Только лицо, совершившее преступление независимо от принадлежности к партии, подвергалось уголовному наказанию. При недоказанности преступления суд выносил оправдательный приговор, даже если обвиняемое лицо состояло на службе у большевиков. Благодаря этому многие красноармейцы переходили именно в Ливенскую дивизию и за немногими исключениями оказывались вполне благонадёжными»78.

Летом 1919 года в селе Ложгалово Ямбургского уезда, где располагался штаб Ливенской дивизии СЗА, судили трех пленных красноармейцев, военно-полевой суд приговорил их к расстрелу. Казнили за кузницей, один из троих остался жив, раненым приполз к дому купца Кирпичева, здесь его не приняли. Владелец соседнего дома купец Продворов, куда обратился за помощью раненый красноармеец, пошёл в штаб и доложил о нём дежурному офицеру. Офицер ответил: «Приговор приведён в исполнение, мы белые дважды не расстреливаем. Хотите, лечите, воспитывайте, кормите его, нам всё равно». Красноармеец оказался местным, родом из окрестного села Монастырёк. Его приютили и выходили сельчане в их числе диакон отец Николай Недремский. Позже сообщили его жене, которая приехала за мужем на телеге, встала перед всей деревней на колени и стала благодарить белогвардейцев и сельчан за то, что спасли её мужа и отца троих детей. Обступившие её люди плакали. По молчаливому уговору тут же снарядили ещё одну телегу, которую нагрузили картофелем, хлебом и прочей снедью в дар79.

При занятии сел Ложгалово и Загорье белыми, не успел убежать коммунист Василевский (служивший землемером). Он спрятался в осиновой роще соседней деревни Выселки, здесь его и арестовали. Местные жители показали на него, что он коммунист. Он был приговорён военно-полевым судом к повешению. Под старым деревом он степенно разделся и встал на табурет. Офицер и солдаты заметили у него на шее православный крест: «Какой же ты коммунист?- у тебя крест на шее. Откуда он у тебя взялся?». «Мать повесила»,- ответил красный землемер. «Откажись от своих коммунистических убеждений, ведь ты же православный человек, и мы будем ходатайствовать за тебя». «Нет! Не откажусь! Я коммунист!». Табурет из-под ног его был выбит. Похоронили его жители на местном церковном погосте Свято-Георгиевского храма, который был разорен и закрыт его соратниками по партии в 1960-е годы80.

В справке составленной советским краеведом в 1972 году сообщается следующее: «Василевский А.В. был командирован Гдовским уездным земельным отделом уисполкома, в одну из отдаленных волостей уезда, в Ложголовскую волость. <…> Как свидетельствует бывший член Гдовского уездного исполкома, зав. земельным отделом, член РКП (б), тов. Белов Иван Фомич с задачей организовывать советскую власть на местах, проводить партийную работу и как землемер провести в деревнях волости, передел - поровенку земли. <…> [Его] приютила беднота в дер. Ложголово, а на работу нужно было ходить в дер. Ликовско и Данилово, где находился волисполком.

О наступлении белых банд в исполкоме были получены известия с утра 13 мая 1919 года. Тов. Василевский вместе с секретарем ячейки РКП (б) Грачевым Иваном Васильевичем решили уходить через с. Осьмино на Петроград. Тов. Грачев И.В. ушел благополучно. А тов. Василевский по дороге из Ложголово на Данилово в дер. Ликовско встретил конный отряд белых, он свернул к дер. Лычно, но было поздно, местный кулак указал на него белым бандитам. Они догнали его, обыскали, нашли при нем партбилет. С криком «бей коммуниста, вот тебе за Гороховую (ЧК – С.З.), вот тебе за землю» избили его, сняли одежду почти донага и повесили в дер. Ликовско на рябине у большой дороги»81.

Вообще вклад советских краеведов в создание огромной путаницы, клубка противоречий, измышлений и откровенной лжи в описании периода истории Гражданской войны на Северо-Западе России настольно велик, что на данную тему, вероятно, в будущем кто-то из историков осмелится написать отдельный пространный труд.

Сланцевский краевед Е. Петров82, утверждает в одной из своих многочисленных статей о якобы следующем зверстве белогвардейцев: «Там же под Ямбургом геройски погиб Серёжа Подковыров. Будучи ранен в бою, он оказался в руках белых. Белогвардейцы вырезали на лбу героя звезду, обрезали нос, выкололи глаза. На его теле было обнаружено множество штыковых ран. Бойцы отряда жестоко отплатили белогвардейцам за муки мужественного бойца»83.

Можно ли серьёзно относиться к подобному описанию советского краеведа? Думается, нет. И вот почему. Здесь же в своей статье автор пишет: «Отразив майское наступление Северного корпуса генерала Родзянко на Петроград, войска 7-й красной армии летом 1919 года вели тяжёлые бои за Ямбург. В июне они были особенно ожесточёнными под селом Кёрстово. Чтобы сбить сравнительно немногочисленные подразделения красных с занимаемых ими позиций, 158-й отборный офицерский полк предпринял против них психическую атаку. Ровными рядами, под барабанный бой, без стрельбы, двинулись белые в атаку»84.

Поразительно знакомая картина из художественного фильма “Чапаев”, где и была сконструирована советским (не без таланта) кино-мифологом, никогда не имевшая место “психическая атака каппелевцев”.

Здесь нужно заметить, что в составе Северного корпуса и СЗА никогда не существовал полк со 158-м шифром, тем более, как живописует советский краевед, “отборный и офицерский”. В офицерах как раз была большая нужда и нехватка в рядах СЗА. И никогда не было такой картинной “психической атаки”.

По всей видимости, это были летние ожесточённые бои, в частности, ливенских полков СЗА с красными отрядами, которые происходили в районе деревень Килли – Малли – Кёрстово – Алексеевка – Ополье. Состав не только этих, но и многих других полков СЗА немалым числом составляли не нюхавшие пороха гимназисты, студенты, кадеты, вступившие в ряды Белой Армии по зову души и сердца, исключительно с чистыми и светлыми помыслами: Спасти Россию.

Советским краеведам непременно нужно было отобразить белогвардейцев сродни «эсесовцам»: дезавуировать и свести на нет их идеи, цели, подвиг и героизм.

Один из юных добровольцев СЗА гимназист А. Ландшевский, бросивший в Варшаве благополучный родительский быт, прибыл добровольцем в СЗА, и, не взирая на разочарование от холодной встречи с тыловыми чиновниками, оставил следующую запись в дневнике: «Меня уговаривают ехать обратно в Варшаву, что здесь опасно, и раз у меня есть средства, то чтобы жил в своё удовольствие. Вообще всё грустно и прискорбно. Но я остаюсь и твёрдо пойду по намеченному мною пути». Гимназист А.А. Ландшевский, никогда в жизни своей не державший винтовки, погиб за Россию в бою под деревней Килли в конце июля 1919 года85.

Можно ли представить себе, чтобы этот юноша или многие подобные ему добровольцы, птицы в своей жизни не убившие, вдруг стали бы «вырезать звезду на лбу, резать нос и выкалывать глаза» у своего сверстника, пускай даже и врага?..

Вполне возможно, что отстреливавшегося раненого С. Подковырова в пылу боя прикололи штыками. “На войне, как на войне”.

Бывший студент, вольноопределяющийся 1-го Ливенского полка СЗА Анатолий Енш, записал в своём дневнике на фронте осенью 1919 года под Красным Селом: «Убивали, чтобы не быть убитым. <…> На фланге налево вплотную подошли, хватали за штыки. Командир батальона пал с застывшей улыбкой и пробитой головой – он не ложился. Дырявым мешком вздувалось тело впереди. Тот солдат не добежал пяти шагов от красных к белым, волоча пулемёт. В лужу под мостом забился раненый и поросёнком визжал. Штыком его достали, он был комиссар. Как туман, упала тишина и завязла в ушах, снопами лежали убитые»86.

Если представить себе на миг, что раненому комсомольцу Подковырову обрезали нос и выкололи глаза, то раненому комиссару, белогвардейцы должны были бы, следуя этой логике, обрезать всё подряд!

Известный русский писатель А.И. Куприн (в конце октября 1919 года вступивший добровольцем в Гатчине в ряды Белой Армии в чине поручика) вспоминал: «[Генерал] Пермикин говорил нередко стрелкам: “Война не страшна ни мне, ни вам. Ужасно то, что братьям довелось убивать братьев. Чем скорее мы её покончим, тем меньше жертв. Потому забудем усталость, станем появляться сразу во всех местах. Но жителей не обижать. Пленному первый кусок. Для большевиков всякий солдат свой и чужой – ходячее пушечное мясо87. Для нас же, прежде всего человек, брат и Русский”»88.

Поразительный пример несоизмеримо содеянному поступку наказания в Гатчине упомянул в своих воспоминаниях один из лучших боевых генералов Северо-Западной Армии Б.С. Пермикин: «Наше отношение к населению и к пленным и исключительное наше внимание к поступкам каждого из нас – основа успеха Гражданской войны. Даю пример: мы расстреляли поручика В., адъютанта начальника дивизии, которой командовал генерального штаба генерал Ветренко, за то, что он избил портного-еврея, не заплатив ему за работу. Против расстрела был только генерал Ветренко»89.

Настоящий факт серьёзно противоречит той пелене грязной лжи и наветов, которой покрыли советские историки и краеведы память Северо-Западной Армии генералов Н.Н. Юденича и А.П. Родзянко.

Об отношении же коммунистов к красноармейцам начальник контрразведки Северо-Западной Армии тайно посетивший летом 1919 года Петроград сообщал в своем докладе: «Большевики поставили себе две общих задачи: сделать из красной армии беспрекословное оружие в руках Советской власти и одновременноразвалить армию противника (выделение автора доклада – С.З.). Первая задача достигается напряженным политическим сыском в рядах самой армии, институтом комиссаров-коммунистов и особых коммунистических ячеек, и широким применением смертной казни. Известен следующий случай в начале июля в части, расположенной в районе Ропши (под Петроградом): командир полка расстрелял солдата, отлучившегося из лагеря за молоком в окрестную деревню. В бою коммунисты идут в первой линии и в последней – в тылу дерущихся – с пулемётами. Отступающие и дезертиры расстреливаются»90.

«В эти решающие дни всякий кто уклоняется от борьбы,- злейший враг трудового народа. Трусу и шкурнику пощады нет. Кто делает хоть шаг назад, будет расстрелян на месте. Кто отдаст врагу хоть пядь земли, понесёт строгую кару. Самострела к стене! Кто умышленно увечит себя, чтобы выйти из строя, не получит прощения. Дезертиру расстрел без пощады. Кто бежит из рядов Красных войск, тот служит Юденичу. С ним расправа, как с прислужником белой гвардии. Провокаторов, изменников, шпионов, контрреволюционеров истреблять на месте. Смерть наймитам Юденича. Пуля в лоб белогвардейцу, забравшемуся в наши ряды. Расправа будет вдесятеро суровей, чем до сих пор. Петроградские женщины-работницы становятся под ружьё, чтоб бороться с бегунами и дезертирами. Летучие трибуналы и заградительные отряды расправятся со всеми предателями. Горе предателям!»,- извещала петроградская листовка91.

Командование СЗА и Северо-Западное правительство никогда юридически не утверждали и не проводили никакого “белого террора”.

Производимые же белыми казни по приговорам военно-полевых судов нужно рассматривать, не как “белый террор”, а как действия власти по восстановлению государственного порядка и наказанию военно-политических преступников92.

Генерал СЗА Б.С. Пермикин писал: «Для всех моих соратников большевики не были политической партией, а только уголовными преступниками»93.

Даже перед лицом смерти, захваченный в 1940 году чекистами в Латвии генерал-майор артиллерии СЗА Михаил Александрович Афанасьев на вопрос: «Почему Вы стали на путь борьбы с советской властью и ее Красной армии?»,- смело заявил в лицо следователю о сущности Белой Борьбы: «Это случилось потому, что я лично не признавал за законную юридическую власть советскую власть в России и поэтому счёл своим долгом выступить на борьбу с нею»94.

Дочь полковника К.И. Дыдорова, командовавшего 5-й “Ливенской” дивизией на Петроградском фронте свидетельствует о смысле борьбы русского офицерства СЗА: “Мой папа, после ранения князя А.П. Ливена (как и сам князь) вступив во временную должность командира 5-й Ливенской дивизии, и его сослуживцы воевали за восстановление Империи и Монархии. Красных считали бандитами и узурпаторами власти, об их отношении к «демократии, республике» и говорить не приходится. Восстановление Самодержавной Российской Империи – именно так они понимали главную цель Белой Идеи и Белой Борьбы”95.

Родной правнук Героя Отечественной Войны 1812 года генерала, графа П.П. Коновницына граф А.А. Коновницын, поступивший добровольцем в СЗА в 14 лет!- вспоминал: “Я чувствовал, что исполнял свой долг: отдать жизнь за Веру Православную, за Царя и Отечество! Как только я увидел эту возможность, я поступил в Армию. И моя мать меня благословила”96.

Северо-западники помнили и чтили известное поучение полководца А.В. Суворова: «Умирай за Дом Богородицы (Русская земля)! За Батюшку (Царя)! За Пресветлейший Дом (Церковь)!».

Представители известного российского семейства Майковых и многие другие северо-западники, потомки славных российских фамилий, кадровые офицеры, служившие добровольцами в СЗА и составлявшие костяк Армии, никогда не скрывали своей преданности монархической идее97.

Редкий случай в истории Гражданской войны, когда командный и личный состав одной из Армий Белых Фронтов на Северо-Западе России в подавляющем большинстве являл честь и здравомыслие, придерживаясь промонархических позиций1.

Не лишним будет здесь привести любопытное свидетельство об умонастроениях матросов и солдат караульной службы Петропавловской крепости в конце 1917 года, которое нам оставила современница: «Сегодня в крепости Манухин (известный российский врач – С.З.) при комиссаре – большевике Подвойском, разговаривал с матросами и солдатами. Матрос прямо заявил: “А мы уже царя хотим”. “Матрос! <…> Да вы, за какой список голосовали?”. “За четвёртый (большевицкий)”. “Так как же…??”. “А так. Ненадолго уже всё это…”. Солдат невинно подтвердил: “Конечно, мы царя хотим”. И когда начальствующий большевик крупно стал ругаться – солдат вдруг удивился, с прежней невинностью: “А я думал, вы это одобрите…”98.

Северо-западники в отличие от красных боролись с коммунистической партией, а не с народом. Беспощадно расстреливали и вешали коммунистов, чекистов, комиссаров, краснофлотцев. Уничтожали преторианцев99 - интернациональное ядро Красной Армии, состоящее из деклассированного элемента: латышских стрелков100, эстонцев, финнов101, мадьяр, австрийцев, чехов, китайцев…102 и уголовников за их средневековую жестокость по отношению к мирному населению и пленным белогвардейцам. К примеру, в Пскове, захваченные в плен 200 белых воинов были отданы на растерзание красноармейцам-китайцам, которые на лесопильном заводе распилили их пилами на куски103.

Трудно понять мотивы, которыми руководствовался бывший военнопленный австриец, решивший не возвращаться на родину и остаться в России, чтобы вершить в чужой стране «мировую революцию»?! Австриец был арестован белогвардейцами вместе с двумя коммунистами и казнён 16 мая 1919 года в районе современного поселка Усть-Луга (Кингисеппский район). По утверждению старожилов австрияк являлся “активным сторонником советской власти”104.

Белогвардейцы боролись за восстановление естественного пути развития Родины в отличие от красных, которые бились за эксперимент. Вместе с тем целью борьбы белых было восстановление в России порядка, а не уничтожение большевиков вообще. «Что касается Северо-Западного фронта, то предполагалось, сразу же после “освобождения Петрограда от ига большевиков” создание под руководством министра юстиции Северо-Западного правительства Е.И. Кедрина “Государственной комиссии по борьбе с большевизмом”. Ее статус мог стать образцом сочетания “судебно-следственных” и “научно-административных” методов. Комиссия предназначалась для выяснения виновности “не только коммунистов и большевиков в тесном смысле слова, но и всех тех лиц, которые, так или иначе, являлись их сотрудниками”. В ее работе должны были участвовать литераторы, ученые, историки, общественные деятели, представители иностранных миссий. Работа проводилась специально подготовленными следователями по каждой сфере деятельности большевиков (от дипломатической до пропагандистской). Кедрин подчеркивал международное значение работы Комиссии: “Если вспомнить, что Венгрия, Финляндия, Эстония, Латвия и даже Германия, не говоря уже об азиатских государствах, оказались не чуждыми большевизму, который оказался чрезвычайно заразительным, то надо придти к заключению, что чрезвычайные профилактические меры против большевизма необходимы и не только в России, но и на пространстве всего мира”»105.

Одним из мест казни в Ямбурге, которые выбрали белые, являлся полковой сквер, расположенный в центре города, между военными казармами и Гостиным двором. Это место для исполнения приговоров военно-полевого суда СЗА, очевидно, являлось не случайным выбором.

Большевики устроили здесь кладбище, похоронив с помпой, весной 1918 года пять мародёров, убитых в результате пьяной ссоры.

Уроженец Ямбурга Константин Евгеньевич Аренсбургер вспоминал: «Угнетало коммунистических лидеров, то, что в городе не было никаких жертв революции, которым можно было бы устроить пышные похороны по примеру Петербурга. Выручил случай: в соседней деревне дезертиры совершили налет на крестьянское хозяйство и, раздобыв изрядное количество самогона, устроили пиршество. Застолье вскоре переросло в пьяную ссору, а затем в поножовщину, в которой было убито шесть человек. Вот их то и решено было представить, как пострадавших при налете “белобандитов”. Город стал готовиться к торжествам. Были мобилизованы жены офицеров и прочие буржуйки, которым надлежало вымыть казармы и окна всех домов по пути шествия похоронной процессии. Буржуям же мужского пола, владельцам торговых предприятий были вручены лопаты и метлы на предмет подметания улиц, посыпания песком тротуаров и мостовой и удаления со стен домов нецензурных надписей. Художники нарисовали лозунги, портреты вождей и какие-то громадные, нездешнего мира цветы. Все это очень украсило стены домов. Вот тут то и произошла неувязка. Когда раздались звуки траурного марша и шесть выкрашенных в ярко красную краску гробов, под звуки “Вы жертвою пали” пронесли в центр города, чтобы похоронить в сквере, с другой стороны подъехала телега с группой крестьян во главе с родителями одного из погибших. Они стали требовать, чтобы им отдали тело сына для обычного православного погребения. Желая избегнуть скандала, большевицкое начальство согласилось, один из красных гробов погрузили на телегу, и в сопровождении священника процессия отбыла на местное кладбище, где покойного и погребли. Во время опускания прочих “жертв” в могилу был дан пушечный салют, причем для вящей помпезности не холостыми, а боевыми снарядами. Это последнее действие, чуть было не принесло не мифические, а настоящие жертвы революции, поскольку один из снарядов угодил в жилой дом ближайшей деревни. По счастью в тот момент в доме никого не было, обитатели его отправились в город смотреть инсценировку похорон»106.

В августе 1918 года кладбище на месте бывшего полкового сквера было расширено за счет похороненных здесь с почестями десяти бойцов двух красных эстонских полков (состоящих из эстонцев и латышей - сторонников советской власти, бежавших из Эстляндии), жестоко подавлявших восстания крестьян Ямбургского уезда и погибших с ними в боях107.

Любопытно отметить, что память своих павших интернациональных героев за все годы советской власти, так и не была увековечена108.

Поразительное по своему измышлению обвинение в отношении белогвардейцев было опубликовано в изданном недавно путеводителе-справочнике по истории Ямбурга и уезда. В этом коллективном труде утверждается: «С мая по ноябрь 1919 года на площади белые проводили публичные казни»109. Временной отрезок с 5 августа по 11 октября 1919 года, когда Ямбургом владели красные, опущен.

Сейчас на месте бывшего полкового сквера возвышается новый каменный памятник советским воинам, погибшим в 1941-1944 гг. Новый монумент и мемориал были открыты 9 мая 1998 года110. В основание памятника по распоряжению городских властей была вмонтирована новая гранитная плита с возобновлённым текстом советского периода:

«Воинам Красной Армии и мирным жителям,

погибшим от рук белогвардейских банд в 1919 году»111.

Сегодня эта надпись стыдливо прикрывается “вечными” венками.

Десятилетиями советские историки, зачастую не затрудняя себя серьезной исследовательской работой, занимались мифотворчеством. Здесь уместно привести пример развенчания одного из таких укоренившихся мифов. До 1994 года историки и журналисты уверяли общественность (некоторые уверяют до сих пор!) о факте зверского сожжения белогвардейцами в ноябре-декабре 1919 года живыми более ста пленных красноармейцев в гумне мызы Лилиенбах (совр. Ореховая Горка, Ивангород)112. Лишь благодаря скрупулёзному расследованию этой трагедии петербургским историком В.В. Абрамовым, удалось опровергнуть ложность этих многолетних обвинений. Он доказывает на основе советских (!) источников, что военнопленные красноармейцы, размещенные на ночлег в гумне мызы Лилиенбах, решили согреться и развели костер, в результате неосторожного обращения с огнём вспыхнула соломенная крыша и 128 спящих человек задохнулись от дыма. В числе жертв несчастного случая оказался и один конвоир. Спаслось лишь 10-15 человек113.

По утверждению группы современных авторов в селе Ново-Пятницком (вблизи Ямбурга) «осенью 1919 года белыми был устроен концлагерь, куда привозили на пароме пленных красноармейцев, местных жителей, заложников. Многие из них погибли от болезней и голода. В 1927 году над останками погибших по инициативе жителей села был построен памятник (см. фото – С.З.). На доске, укреплённой на памятнике, была выполнена надпись: “Борцам за свободу, погибшим в боях под Дубровкой в 1919 году”. Построен в 1927 году по проекту инженера Мунц силами новопятницких граждан»114 (выделение наше - С.З.).

Здесь возникает закономерный вопрос:

Если из этого концлагеря, как утверждал советский краевед С.Г. Пресняков: «Оттуда не возвращаются. Многие погибали от болезней и истощения»115, то почему же память этих “многих погибших узников” не была увековечена в тексте каменной плиты на памятнике 1927 года и на двух последующих новых плитах?

Поскольку факт расположения здесь арестантского лагеря до сих пор документально не подтвержден, то мы можем, лишь с большим сомнением относиться к утверждению советских краеведов о якобы существовании здесь оного в 1919 году. Известно, что военнопленных красноармейцев и прочих арестантов белые размещали под Ямбургом в зданиях стекольных заводов.

По всей видимости, речь здесь нужно вести о лагере военнопленных красноармейцев и членов семей государственных преступников, существовавшем до осени 1919 года в селе Скамья (совр. село Сланцевского района на границе с Гдовским районом) которое расположено на берегу реки Нарова при слиянии с Чудским озером. В ту пору в этом селе имелось несколько каменных пристаней, с которых малые речные пароходы ходили в Нарву, Гдов, Псков и Юрьев. Необходимо заметить, что первые репрессии в отношении красноармейцев, краскомов и сторонников советской власти в селе Скамья и близлежащих деревнях совершили эстонские военнослужащие, отряды которых делали набеги с противоположного берега из села Сыренец (Васк-Нарва). Эстонские военные отряды первыми заняли село Скамья, возможно, они и инициировали устройство здесь тюрьмы, которая в последующем была расширена юстицией СЗА до лагеря, так как к осени 1919 года лагерь уже существовал116.

Позже в советские годы на памятнике в Ново-Пятницком была открыта новая плита с новой надписью, которая была обновлена в мае 1998 года с возобновленным текстом второй плиты, в содержание которого опять ни словом не были упомянуты (!) «жертвы новопятницкого концлагеря белых»:

“Воинам-освободителям

павшим в боях

Гражданской войны

1919-1921 гг.

Построено жителями

посёлка Новопятницкое”.

Стоит ли удивляться полному забвению истинных событий Гражданской войны в Ямбурге и его окрестностях, если для советских граждан Кингисеппа, равно как и для послесоветских его жителей, Гражданская война в Ямбурге или в России окончилась в 1921 году117.

Дабы развеять сложившееся представление о северо-западниках, предстающих в описании советских историков и краеведов в образе грабителей и убийц, приведу лишь одно яркое свидетельство добропорядочной старожилки о белых воинах с честной человеческой стороны, а не с оболганной за советский период.

Уроженка Ямбурга Анна Семёновна Парамонова, родившаяся в 1904 году, вспоминала: «Оба мои брата были призваны в Красную Армию. Когда в мае 1919 года пришли белые, одна женщина из нашей деревни донесла им об этом. Белые пришли с обыском, но ничего не нашли. И оставили нас в покое. Вообще надо сказать, что мирное население они не трогали. В усадьбе Лелонга (вблизи Ямбурга – село Ново-Пятницкое – С.З.) белые даже открыли столовую для простых людей (выделение наше – С.З.). Тогда было голодно. Я помню, как они нас кормили вкусным супом»118.

ПРИМЕЧАНИЯ