Поделиться:
10 марта 2013 00:00

Значение Белого фронта на Востоке России в истории гражданской войны

Почти 90 лет минуло с тех пор, когда отгремели последние дальневосточные бои гражданской войны. Однако тема по-прежнему волнует, заставляет затевать споры о том, кто виноват, рассказывать об ужасах террора, размышлять о причинах и альтернативах братоубийственного конфликта, о его цене, причем не только в смысле конкретных материальных и людских потерь, но и для последующего развития страны. Конечно, рамки небольшой публикации не позволяют глубоко и всеобъемлюще раскрыть сущность столь сложного явления, каковым является Белый фронт на востоке России. Поэтому хотелось бы заострить внимание лишь на отдельных аспектах проблемы, не претендуя на безусловность рассуждений и полноту освещения.

В советской историографии долгое время Урал с его промышленным и рабочим потенциалом рассматривался как резервный штаб революции. Однако в 1917–1918 годах на территории Урала и Сибири сложилась исключительная по сложности и противоречивости экономическая и социально-политическая ситуация, обусловившая, с одной стороны, остроту и непримиримость противоборства, а с другой, непрогнозируемую изменчивость баланса сил, стоявших по разные стороны баррикад.

В результате «красногвардейской атаки на капитал», острие которой было направлено против «саботажа» прежних владельцев и буржуазных специалистов, вся крупная и большая часть средней промышленности России были национализированы и, таким образом, защищены от происков вышеупомянутых «врагов». Однако положение дел на предприятиях не только не улучшилось, но, как свидетельствует статистика, продолжало ухудшаться, что говорит о порочности не старой, а как раз новой системы хозяйствования. Некомпетентное вмешательство со стороны новых органов управления производством (фабрично-заводских комитетов, деловых советов и т.п.) в деятельность администрации предприятий привело к необоснованному росту заработной платы при одновременном сокращении производительности труда и общих объемов выпускаемой продукции. Так, реальная зарплата рабочих уральских металлургических заводов весной 1918 года выросла вдвое по сравнению с весной предыдущего года, в то время как объем производства сократился более чем на 34 %i. В результате на выплату жалования пускались оборотные средства, а предприятия оказались на грани банкротства. Вследствие введения уравнительной системы оплаты, уничтожившей материальное стимулирование труда, резко упала его производительность. Добыча золота в Акмолинской области за год (с мая 1917) сократилась в 12,7 раза. На Транссибирской железнодорожной магистрали производительность труда за тот же период упала в 4 раза от уровня 1913 года, в 2 раза от уровня 1916 годаii. В Красноярских железнодорожных мастерских (крупнейших на Транссибе) среднемесячные показатели первой половины 1918 года и 1916 года составляли соответственно по: ремонту паровозов 2,0 и 9,7; вагонов 5,0 и 26,0; производительности труда 0,2 и 1,0; количеству дней прогула на одного занятого 3,3 и 0,5; в то же время количество занятых на производстве составляло 2722 и 1556 человек, а заработная плата рабочего 173 и 57 рублейiii. Провозглашенную революцией свободу рабочие воспринимали как безвластие и упразднение всякой дисциплины, а любые попытки администрации предприятий навести хоть какой-то порядок расценивали как покушение на их завоевания и возврат к старому режиму. О размахе подобных явлений свидетельствуют советские периодические издания эпохи, которые заполнены сообщениями о захлестнувших промышленность массовых прогулах, произвольном установлении (общим голосованием) дополнительных выходных дней, ставшем нормой проведении в рабочее время митингов и собраний, занимавших от двух до четырех рабочих дней в неделюiv. Следовательно, именно экономическая политика большевиков, а не происки и саботаж капиталистов, привела промышленность Урала и всей России на грань катастрофы.

Кроме того, в 1917 году значительную эволюцию переживало массовое сознание российского общества. Огромное влияние на этот процесс оказала обстановка нетерпимости, поиска врага, отсутствия диалога в межпартийных и межгрупповых отношениях и в обществе, разжигания страстей. Надо также добавить низкую политическую культуру низов, ненависть рабочих к буржуазии, жажду мести и социального реванша. Деятельность политических лидеров и прессы способствовали разжиганию розни. К лету на Урале в массовом сознании сформировался такой образ большевика, что стоило «в толпе кинуть по адресу оратора – большевик, как всякие доводы переставали действовать»v. Возмущению рабочих Лысьвенского завода Пермской губернии по поводу возвращения Ленина в пломбированном вагоне и с немецкими деньгами не было предела. Большевистским ораторам приходилось очень осторожно выступать на митингах и собраниях. В ответ на их речи не раз раздавались крики: «большевик, долой его, бей его…»vi. С Кизеловского завода той же губернии про большевиков писали, что «жизнь регулируется разжигающими дурные страсти и инстинкты демагогами, сеющими взаимное недоверие, проповедующими одну вражду и ненависть в рабочем классе…»vii. В письме рабочих Оренбургского железнодорожного депо указывалось на «доходящие чуть ли не до ссоры и кулаков собрания», на которых «мы стремимся только уничтожить друг друга, не убеждать, а перекричать»viii.

В результате сформировалась атмосфера нетерпимости, подозрительности, непримиримости. К паразитам и эксплуататорам могли причислить любого, чье поведение не подпадало под уравнительные представления масс. Например, к буржуазии приписывали не совпадавших с рабочими по культурным стандартам представителей интеллигенции. Не потому ли, как только стало развиваться антибольшевистское вооруженное сопротивление, одним из наиболее решительных и непримиримых борцов стала молодежь вузов и реальных училищ, сформировавшая студенческие роты. В Екатеринбурге вскоре именно такая часть стала основой 25-го Екатеринбургского адмирала Колчака полка горных стрелков, командиром которого с января 1919 года стал двадцатидвухлетний подполковник Б. А. Герасимов, выпускник местного реального училищаix.

Не менее плачевные последствия имели большевистские эксперименты в деревне. Политика продразверстки, на практике означавшая прямое ограбление крестьянства, поставила российское село на грань физического вымирания. В 1913 году ежегодное потребление продовольственного зерна в производящих губерниях составляло 16 пудов, а в потребляющих – 14 пудов на душу населенияx. Однако постановлением наркомата продовольствия от 21 августа 1918 года норма была установлена в размере 12 пудов на душу. Все произведенное крестьянским хозяйством сверх этой нормы объявлялось излишками и подлежало обязательной сдаче государству по твердым ценам, которые были ниже себестоимости. Тем самым крестьянин лишался какой-либо материальной заинтересованности в производстве продукции. Естественным следствием такой политики стало сокращение посевов до размеров, обеспечивающих только личное потребление, а также сокращение поголовья рабочего и продуктивного скота. Причем на Урале падение показателей сельскохозяйственного производства в годы гражданской войны было даже значительнее, чем по стране. Поголовье лошадей сократилось на 48 %, коров – на 63 %, свиней – на 90 %. Общее сокращение производства составило 50 %xi. Чтобы все-таки выполнить разверсточные задания большевики пошли по пути снижения норм собственного потребления для крестьян.

В марте 1918 года Уральский областной совет принял решение о том, что каждое хозяйство имеет право использовать на собственные нужды не более 10 пудов хлеба на едокаxii. Впоследствии эта норма неоднократно снижалась. В результате в среднем у сельского населения потребляющей полосы после сдачи зерна по разверстке оставалось на год по 6,4 пуда, в производящей полосе – по 7,7 пуда на едокаxiii, что было практически в два раза ниже традиционных норм потребления. Большевики сознательно обрекали деревню на голод. Причем продразверстка не являлась вынужденной мерой, направленной на вывод страны из продовольственного кризиса. Отмена чрезвычайных мер и введение свободы торговли на территориях, переходивших под контроль антибольшевистских сил, немедленно приводили к насыщению продовольственного рынка (хотя и по повышенным ценам), что свидетельствует о надуманности большевистского тезиса о неизбежности принудительных мер для спасения населения страны от голодной смерти. Скорее это была попытка демонстрации всем сомневающимся новой системы управления хозяйством, основанной на жестком централизме, тотальном принуждении и терроре, что являлось сутью государства «диктатуры пролетариата».

Именно в сфере аграрных отношений крылись социально-экономические корни казачьего антибольшевизма. Уравнительный передел, осуществлявшийся советской властью, предусматривал изъятие земли у многоземельной части населения края (казачества, имевшего на 68 % своего состава по 50–100 десятин на двор) в пользу малоземельной (крестьянства, на 54 % состава имевшего по 20–30 десятин на двор) и безземельной (иногородцы) частейxiv.

В первые месяцы казаки были достаточно лояльны к советской власти, хотя установки большевиков в аграрном вопросе являлись им чуждыми. Так, Оренбургский совет рабочих и солдатских депутатов легально существовал до 14 ноября 1917 года, и был распущен только тогда, когда предъявил атаману полковнику А. И. Дутову ультиматум с требованием демобилизации казачьих частей и передачи всей полноты власти в руки совета, при котором создавался военно-революционный комитет. Аресты местных большевиков начались лишь после того, как их лидер С. М. Цвиллинг сделал заявление об открытии боевых действий, а войсковое правительство получило известие о движении большевистских войск из Ташкента на Оренбургxv. Атаман хотел даже освободить арестованных при условии их отказа от борьбы против войскового правительства, так как силы и возможности последнего были крайне ограничены. Это, кстати говоря, стало главной причиной того, что А. И. Дутов не смог наладить организованного сопротивления большевикам зимой 1917–1918 гг. Основная масса казаков еще не успела «вкусить» большевистских порядков и занимала позицию благожелательного нейтралитета. Сказывалась крайняя усталость от войны, и фронтовики отказывались подчиняться мобилизации войскового круга. Весенняя вспышка антибольшевистских настроений стала следствием проведения аграрной политики и введения хлебной монополии.

В таких условиях единственной силой, способной хоть как-то воспрепятствовать вседозволенности большевиков оставалась Православная Российская Церковь. Ее оценка первых мероприятий советской власти была очень жесткой. 19 января 1918 года Святейший Патриарх Тихон (Беллавин) дал следующую характеристику происходящему в стране: «Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем не повинных <…> людей, виновных только разве в том, что честно исполнили свой долг перед Родиной, что все силы полагали на служение благу народному <…> Власть, обещавшая водворить на Руси право и правду, обезличить свободу и порядок, проявляет всюду только самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми»xvi. Еще раньше, летом – осенью 1917 года, Синод обратился к гражданам России с призывом о прекращении партийных раздоров и забвения христианского начала, что может привести «к пробуждению животных и зверских инстинктов и грозит разрушением всей христианской культуры и основ разумного человеческого существования», а Поместный Собор принял постановление по поводу приближающейся братоубийственной войныxvii.

Почувствовав угрозу своим планам, большевики приступили к решительным действиям. Убийства и захват заложниками служителей Церкви, изгнание священников из приходов, экспроприация церковных земель и разгром монастырей стали политической практикой новой власти. Уже в январе 1918 года был ограблен Соликамский монастырь Пермской епархии. В феврале произошло нападение на Кунгурский монастырь. В Белогорском монастыре в 1918 году большевики убили 36 насельников. Иноков отправляли на окопные и другие работы, в ходе которых, как, например, в Екатеринбурге, для проверки качества открывали огонь по земляным брустверам, не считаясь с тем, что за ними находятся люди. В результате было немало жертв. Священника Екатеринбургской епархии Алексия Введенского живым закопали в землю. 23 июня в Каслинском заводе вместе с двумя священниками застрелили также 27 прихожан. С грабежом и репрессиями сочетались меры административного воздействия.

В ответ Патриарх Тихон заявил: «Враги Церкви захватывают власть над нею силой смертоносного оружия…»xviii. С призывами о защите от посягательств много раз выступал архиепископ Пермский и Соликамский Андроник (Никольский). В ответ 20 июня большевики закопали его живым в землю, а 24 декабря утопили в Каме его преемника, епископа Феофана (Ильменского)xix. Летом отряд карательной экспедиции Тобольского направления во главе с матросом П. Д. Хохряковым утопил епископа Тобольского и Сибирского Гермогена (Долганова)xx. К слову, имя большевика Хохрякова по-прежнему носит одна из центральных улиц Екатеринбурга. Таким образом, со стороны государства наблюдалась четкая политическая тенденция по эскалации насилия и нагнетания напряженности в отношении Церкви. К приходу белых на Урал в конце 1918 года были убиты более 130 священнослужителей в Пермской епархии, 47 – в Екатеринбургской, 24 – в Вятской, 32 – в Казанской. В Оренбургской епархии только за «причастность к дутовщине» уничтожены 15 священнослужителей. Можно смело сказать, что Урал стал одним из центров красного террора против лиц духовного звания. Аналогичные репрессии развернулись лишь в Воронежской епархии, где в 1919 году большевики уничтожили 160 священнослужителейxxi. Всего же по стране, в период 1918–1920 годов жертвами красного террора стали 28 архиереев, несколько тысяч священников и монашествующих, а также 12 тыс. мирянxxii.

Позднее Российское правительство адмирала А. В. Колчака искало опору среди разных групп сибирского населения. Большую роль могла при этом сыграть конфессиональная политика, выступавшая противовесом большевистскому атеизму и способная сплотить Белое движение на религиозном уровне. 27 декабря 1918 года при правительстве было образовано Главное управление по делам вероисповеданий, а в сентябре 1919 года в Омске начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал-лейтенант М. К. Дитерихс утвердил «Положение о дружинах Святого Креста» (одновременно представлявших собой воинскую часть и религиозное братство, и оказывавших самое упорное сопротивление войскам Красной армии). Однако, можно констатировать, что в целом духовенство, понесшее огромные людские, правовые и экономические потери, лишь отчасти могло справиться с задачей духовной консолидации солдат Белых армий. Превратиться в реальную опору для Белого движения на Востоке страны духовенство вряд ли было способно. Необходимо также напомнить о проблеме сосуществования разных этносов и религиозных конфессий на Востоке России.

Силовой разгон Учредительного собрания означал, что отныне большевики не намерены искать компромисса с политическими конкурентами в словесных дебатах. Кадеты, в свою очередь, выступали против требования созыва Учредительного собрания образца 1917 года в качестве главного лозунга антибольшевистского движения, выступая за военную диктатуру, которую эсеры назвали «правым большевизмом». В партии последних произошло увеличение числа сторонников насильственного свержения большевиков, усилилось давление непримиримых соратников на руководство партии социалистов-революционеров (ПСР). В январском обращении ЦК ПСР ко «Всем членам партии» задача момента была обозначена, «как беспощадное разоблачение большевизма, как борьба против него, борьба за полновластное Учредительное собрание»xxiii. Позднее, член ЦК партии А. Р. Гоц признал, что уже тогда «неизбежность грядущего столкновения была совершенно ясна». ЦК ПСР подчеркивал, что работа должна вестись «в форме открытой массовой борьбы против большевистской анархии…».

Свой выбор руководители ПСР объясняли тем, что «большевизм в отличие от царского самодержавия опирается на все ослепленные солдатские и народные массы, которые еще в нем не изверились и не видят всей его гибельности для дела рабочего класса»xxiv. Кризис большевистской власти весной – летом 1918 года, и последовавшая перемена политических симпатий широких слоев населения, обеспечили рост «готовности при первой возможности поднять против нее [большевистской диктатуры] знамя восстания»xxv. В мае VIII Совет ПСР сформулировал ликвидацию большевистской власти как «неотложную задачу всей демократии». По воспоминаниям В. М. Чернова, «базой восстания Восточного фронта станут Урал и Поволжье». При этом иностранные войска не должны были принимать участия в боях, «непосредственно драться с большевиками иностранные войска могут лишь с того момента, когда тактически будет возобновлен русско-германский фронт и большевистские воинские части на этом фронте будут боевыми союзниками германских войск»xxvi. ЦК партии разослал своих людей по местам, особое внимание, уделив оборонным предприятиям Ижевска, Воткинска, Мотовилихи. При этом партийные ячейки на местах, по словам видного эсера В. И. Лебедева, работали «в тесной связи со многими офицерским организациями».

Наступил своего рода пик кризиса доверия населения большевикам. В пользу такого утверждения говорит размах и интенсивность антибольшевистских восстаний, охвативших практически всю страну. В них активно участвовали крестьянство, казачество, средние городские слои и интеллигенция. Восстание в Ижевско-Воткинском промышленном районе вошло в историю как крупнейшее вооруженное выступление рабочего класса против так называемой «диктатуры пролетариата». В течение лета 1918 года практически весь Урал охватили восстания мастеровых на Березовском, Кусинском, Невьянском, Полевском, Рудянском, Синарском и других заводах. Уральский историк Д. В. Гаврилов приводит сведения о вооруженных выступлениях на 11 заводах, а его коллега Д. В. Суворов насчитал 33 (?!) таких факта только за период с мая по сентябрь 1918 годаxxvii. Об антибольшевистских настроениях рабочих в полной мере свидетельствует датированное 26 июня паническое письмо командующего Северо-Урало-Сибирским фронтом Р. И. Берзина, которое он адресовал члену Реввоенсовета Восточного фронта П. А. Кобозеву: «И главное, что ужасно – это то, что все уральские заводы против советов. В тылу организуются и вспыхивают белогвардейские заговоры, отвлекающие силы с фронта, разрушающие в основе работу и оборону»xxviii. В такой ситуации Уральский областной военный комиссариат отказался проводить мобилизацию рабочих в Красную армию, боясь усиления антисоветских восстанийxxix. Большевики стали на путь жестокого подавления любых проявлений недовольства. Директива командования 3-й армии военному руководителю так называемого «внутреннего фронта», созданного для борьбы с антисоветскими выступлениями в тылу, в частности, гласила: «Беспощадно выжечь те заводские поселки, население которых принимало участие в контрреволюционных выступлениях»xxx.

Интересно, что до сих пор некоторые историки всерьез считают, что «гражданская война была бы невозможна, если бы не вмешательство внешних, иностранных сил, которые сыграли решающую роль в эскалации общенационального конфликта», а также активизировали «большевиков на ужесточение их политики»xxxi. Ох уж это наше извечное желание, в чужом глазу щепку увидеть, а в своем – бревно не замечать. Оказывается, это чехословаки виноваты в нашей братоубийственной бойне. А стремился ли Чехословацкий корпус к конфликту с большевиками? Попробуем разобраться на примере челябинского инцидента.

После заключения ленинцами в марте 1918 года позорного сепаратного мира с Германией, политический лидер Чехословацкого Национального совета (ЧНС) Т. Г. Масарик приказал чехословацкому корпусу, застрявшему в РСФСР, придерживаться строгого нейтралитета с целью беспрепятственного выезда через Дальний Восток во Францию. Поэтапно удовлетворялось также требование советской стороны о частичном разоружении частей корпуса. В мае большевики стали препятствовать движению эшелонов корпуса на Восток в связи с развернувшимся встречным движением германских и австро-венгерских военнопленных, возвращавшихся на родину. Австрийцам и немцам отдавалось предпочтение. На узловых станциях, где вынужденно соседствовали разнонаправленные потоки потенциальных противников, стали возникать конфликтные ситуации. 14–17 мая такой конфликт произошел в Челябинске. Из двинувшегося на Запад состава с немецкими и австро-венгерским военнопленными, кто-то бросил чугунную печную ножку – и тяжело ранил в голову стрелка 6-го Ганацкого полка Ф. Духачека. Возмущенные чехословаки остановили состав, нашли виновного и устроили над ним самосуд. Большевики приступили к расследованию инцидента, но, не разобравшись в ситуации, подвергли аресту группу чехословацких военных. 17 мая стрелкам 6-го полка без применения силы удалось убедить членов Челябинского Совета в необходимости освобождения арестованных. Казалось, конфликт был исчерпан.

Однако В. К. Садлуцкий – военный комиссар Челябинского Совета – направил сообщение о произошедшем инциденте в Москву, народному комиссару по военным и морским делам РСФСР Л. Д. Троцкому. 20 мая в Челябинске начал работу съезд представителей частей Чехословацкого корпуса, который первым же вопросом обсудил проблему выезда во Францию. Делегаты решили пробиваться во Владивосток любой ценой и, по возможности, при помощи мирного сотрудничества с советскими властями. Садлуцкий выступил на съезде с приветствием от имени Челябинского Совета. Но Троцкий решил возложить всю ответственность за челябинский инцидент на находившееся здесь отделение ЧНС, вынудить его руководителей отдать приказ о полном разоружении чехословацких частей, передав заботу об их безопасности в руки большевиков. Наркомвоенмор надеялся на расформирование чехословацкого корпуса и переход его военнослужащих на службу в Красную армию или рабочие дружины. Сотрудники отделения ЧНС в Москве отправились под арест, а его руководители вынужденно подписали телеграмму в адрес челябинских чехословаков, которая требовалась большевикам.

В Челябинске чехословаки по-прежнему стремились на Восток. Председатель местного Совета Г. В. Кобелянко и комиссар М. Г. Крымов надеялись мирно разрешить трудный вопрос, но встретили активное сопротивление со стороны большевистских властей Екатеринбурга и Омска. В разных местах Транссибирской магистрали начались вооруженные конфликты, спровоцированные неуступчивостью большевиков. В ночь с 26 на 27 мая чехословацкие руководители в Челябинске обсуждали возникшую ситуацию и поняли бессилие местного Совета в вопросе мирной договоренности. Одновременно возникла угроза разрыва корпуса на отдельные части и потери связи между ними. Чтобы не допустить этого, требовалось разоружить челябинский гарнизон красных. В ходе заседания стало известно о только что поступившем категорическом требовании большевистского Екатеринбурга к Садлуцкому о немедленном разоружении чехословаков и расстреле их при любом сопротивлении выполнению приказа Троцкого. В ночь на 27 мая чехословаки без боя и потерь взяли в плен два советских полка в Челябинске. Мадьяры-интернационалисты были отправлены в лагерь военнопленных, а русские красноармейцы отпущены по домам с подпиской, что больше не будут воевать против чехословаков. В эти же дни советские войска напали на чехословаков в Сердобске, Златоусте, Иркутске. За короткое время в руках корпуса оказалась вся стратегическая магистраль, на невероятном протяжении свыше 8 тыс. километров от Пензы через Поволжье, Урал, Сибирь и до Тихого океана. Чехословацкие части, верные союзническим обязательствам, прежде всего, стремились помешать перемещению на Запад, в Германию, тысяч немецких и австро-венгерских военнопленных, военной техники и материалов.

Чехословацкие легионеры, остававшиеся на Урале более года, внесли немалый вклад в развитие экономики, культуры и просвещения края. Еще в разгар боев за Урал 19 июля 1918 года начал свою работу Технический отдел корпуса. Со временем его структура включила в себя 9 отделений (машиностроительное, горно-металлургическое, химическое, железнодорожное и др.), способствовавших решению не только проблем инженерного обеспечения собственных потребностей, но и разных вопросов уральского хозяйства. По собственной инициативе с целью возрождения экономики края сотрудники отдела создали Уральский промышленный комитет. Русские и чешские инженеры осуществили ревизию краевых предприятий. Затем для восстановления производства на заводы были назначены уполномоченные руководители, стали направляться инженеры, мастера и рабочие. Такие начинания, первоначально воспринятые скептически, вскоре вызвали поток соответствующих заявлений от рабочих коллективов. В итоге, если в июле 1918 года на Урале работали лишь 3 крупных предприятия, то в августе – 35, декабре – 69, а в январе 1919 года – 95.

По мере сил осуществлялась рационализация, внедрялись некоторые новые методы производства, вводились прогрессивные тарифы и росла мотивация труда, устанавливался контроль за выработкой продукции, повсеместно сохранялся восьмичасовой рабочий день. Постепенно исчезало недоверие со стороны рабочих, появились просьбы о приеме на работу. В результате в декабре 1918 года производительность по сравнению с большевистским периодом выросла на промышленных предприятиях на 36–39 %, а на железной дороге – на 35 %. В течение трех месяцев шла модернизация Шайтанского завода, после чего здесь впервые на Урале началось производство паровозных труб. Остановленный Екатеринбургский спиртовой завод приступил к производству бензина. В Ревде и Миассе стали выпускаться торфобрикеты. Началось производство лекарств и протезов для инвалидов. Не случайно, уполномоченные по управлению горными округами взяли за правило сообщать о положении дел не только Главному начальнику Уральского края, но также и в Технический отдел. Социальное отделение занималось снабжением населения продовольствием. С июля 1918 года по февраль 1919 года при его участии были урегулированы забастовки на двенадцати уральских заводах и 122 трудовых спора.

После провозглашения в конце октября 1918 года независимой Чехословацкой республики у всего корпуса была лишь одна цель – возвращение на родину. К тому же чехословаки открыто симпатизировали самарскому Комучу, и потому ноябрьский переворот в Омске вызвал с их стороны резкий протест. 22 ноября командующий Западным фронтом и Чехословацким корпусом генерал-майор Я. Сыровы издал приказ, осудив переворот в Омске, и высказался в поддержку эсеров. Однако представители союзного командования сделали ставку на военную диктатуру. Эти перемены положили конец попыткам чехословаков играть активную роль во внутриполитической борьбе в России. Чтобы не потерять расположения Антанты в деле создания независимого Чехословацкого государства, Т. Г. Масарику, П. Максе и другим чехословацким руководителям пришлось согласиться с произошедшими изменениями. Измотанные непрерывными шестимесячными боями чехословаки изъявляли все меньше желания продолжать войну в чужой стране. К тому же Германия и ее союзники капитулировали, а это означало, что исчез главный мотив, побуждавший их оставаться в России и вести борьбу с большевиками ради восстановления антигерманского Восточного фронта. Лидеры ЧНС понимали, что не могут беспричинно бросить союзника на произвол судьбы, которому, к тому же, были обязаны уже самим фактом существования корпуса, сформированного в России в годы Великой войны. Повод был найден. Чехословацкое командование заявило, что сражаться за власть Колчака оно не станет, и потребовало отвода своих частей в тыл под угрозой немедленного оставления фронта. Зимой 1919 года части корпуса оставили передовые позиции и приступили к охране Транссибирской железной дороги. Одновременно шла подготовка к полному выводу корпуса из России.

В боях с большевиками многие чехословаки отдали свою жизнь. В 1918–1920 годах корпус потерял около 5 тыс. чинов. В 2007–2009 годах в результате сотрудничества государственных органов Чешской республики и екатеринбургского научно-исследовательского центра «Белая Россия» в память погибших и умерших в госпиталях чехословацких воинов состоялось установление памятников во Владивостоке, Бузулуке, Екатеринбурге (самое крупное захоронение чехословацких военнослужащих за пределами родной страны, восстановлены и зафиксированы имена почти 400 легионеров и 270 чинов русской армии, покоящихся в братских могилах) и в Нижнем Тагиле (установлены имена 67 военнослужащих). В стадии реализации находится проект по открытию памятника в Челябинске (установлено около 220 имен).

Тяга российской интеллигенции к установлению демократических форм государственного устройства помноженная на поддержку в том же русле мысливших чехословаков обеспечила появление областных правительств: Комуча, Временного Сибирского правительства, Временного областного правительства Урала и других. По данным генерал-лейтенанта Д. В. Филатьева уже в августе 1918 года на территории освобожденной от большевиков образовались 19 самостоятельных региональных правительствxxxii. Инициатива их создания принадлежала тем политическим деятелям, которые руководствовались идеей созыва Учредительного собрания во имя достижения парламентского пути развития России. Эта идея стала консолидирующим фактором, но испытания не выдержала. Оказавшись в лагере противников большевистской диктатуры, эсеры, меньшевики, народные социалисты, отчасти кадеты, представлявшие демократическое крыло российского политического спектра стремились осуществить народовластие, стали инициаторами народного сопротивления коммунизму и вполне закономерно возглавили вооруженную борьбу на ее начальном этапе. Будучи убежденными приверженцами демократических методов правления и яростными противниками любой диктатуры, социалисты искренне верили в возможность сохранения завоеваний, достигнутых в феврале 1917 года. По сути они пытались занять промежуточную позицию между двумя диктатурами.

Самым демократическим правительством стал Комуч. На правом фланге оказались сибиряки, на чьих действиях сказывалось влияние офицеров. Для всех правительств была характерна отмена большевистских законов, и попытка возврата к свободам, провозглашенным Февралем. Среди задач стояли освобождение страны от большевизма, ее объединение, продолжение войны с Германией вместе с союзниками, расторжение Брестского мира, восстановление в России гражданского порядка, создание сильной дисциплинированной армии. Центростремительные тенденции демократических правительств привели к созыву Уфимского Государственного совещания и созданию Временного Всероссийского правительства. Но Директория не сумела сосредоточить в своих руках реальную власть, не нашла поддержки ни армии, ни полиции, ни населения. По мере ужесточения гражданской войны идеалы «чистой демократии» стремительно теряли сторонников, а идея диктатуры столь же решительно «набирала очки». Страна была не готова воспринять идеи демократов-интеллигентов. Столетия авторитарного режима при отсутствии демократических институтов сформировали в массовом сознании определенный стереотип власти, главными признаками которой являлись жесткость, умение навести порядок «твердой рукой», не останавливаясь перед применением репрессивных мер. Стремление к утверждению демократических принципов управления ассоциировалось в народном сознании со слабостью, а, следовательно, с никчемностью такой власти. Период демократических поисков оказался коротким. Чтобы остаться в гуще событий, Директория отправилась в Омск, породив панику среди части населения. Она стала своеобразным трамплином, благодаря которому возникла военная диктатура во имя наведения и удержания порядка. В конечном итоге диктатура смела демократов, способствовавших ее организации и сосредоточению сил.

В середине ноября 1918 года к власти пришел Верховный правитель адмирал А. В. Колчак. Только с этого времени есть смысл говорить о противостоянии красных и белых на Востоке России. До сих пор большевикам противостояли эсеровский Комуч и кадетско-эсеровское Временное Сибирское правительство. Считать войска Народной армии Комуча белыми – нет оснований. Комуч состоял из социалистов, а над его зданием в Самаре развевался красный флаг. Некорректно называть белочехами и чехословаков. Они поддерживали идею Учредительного собрания, а Колчака, наоборот, не приняли и ушли с фронта в тыл для охраны магистрали. Тем более нет оснований именовать белыми войска Ижевской и Воткинской народных армий, состоявшие, в основном, из рабочих. Называть своих противников «белыми» и «контрреволюционерами» чисто пропагандистский большевистский прием, к сожалению, сохранившийся до сих пор (что подтверждает, например, весьма поверхностный недавний фильм о Колчаковском золоте).

Ноябрьский переворот, по замыслу организаторов, должен был спасти антибольшевистское движение на Востоке страны от развала и усобиц. Однако результат оказался противоположным, раскол в Белом лагере оказался даже глубже прежнего. Ускорилась политическая и идеологическая поляризация, усилился радикализм общественных сил, растворилась социальная база «третьего пути», исключавшего крайности, как левого, так и правого толка. Уход эсеров из антибольшевистского лагеря имел роковые последствия для последних. Не имея опыта государственного управления, социалисты оказались слабыми администраторами. Однако в качестве политических агитаторов и организаторов масс они приобрели весьма богатый опыт. Многие привыкли действовать в гуще народа, имели колоссальный багаж конспиративной работы, и в этом белым властям пришлось убедиться достаточно скоро. Находившийся в момент переворота в Уфе Совет управляющих ведомствами (Комуч) заявил о том, что никогда не признает «узурпации власти реакционными бандами» и готов выслать свои добровольческие части против нихxxxiii. Состоявшийся вскоре в Екатеринбурге съезд членов Учредительного собрания принял обращение ко всем гражданам России, в котором А. В. Колчак и его окружение объявлялись «преступными захватчиками власти», содержался призыв «к борьбе за ликвидацию заговора и восстановление законного порядка и власти»xxxiv. Этим протестом эсеры надеялись побудить к сопротивлению военной диктатуре широкие народные массы. В ответ на эсеров обрушились репрессии: лидеров выслали из России, других бросили в тюрьмы. Эсеровская организация перешла на нелегальное положение.

Широкие массы населения отнеслись к омским событиям достаточно спокойно. В армии переворот встретили настороженно, но дело ограничилось лишь выражением глухого недовольства. По свидетельству генерал-лейтенанта В. Г. Болдырева, занимавшего пост Главнокомандующего войсками Директории, в целом армия сохранила лояльность новому Верховному правителю. Каких-либо инцидентов во время переворота или сразу после него не отмечалосьxxxv. Крестьянство, замкнутое в мирке сельской общины, мало интересовалось тем, что происходит в высших эшелонах власти. На очередную смену «начальства», пока не коснувшуюся его интересов, крестьянин взирал безразлично. Аналогичные настроения господствовали в городе. Мещане ни о какой борьбе не помышляли, а скорее даже сочувствовали А. В. Колчаку. От него ожидали восстановления твердой власти и порядка. Рабочие не видели особой разницы между Директорией и новым правительствомxxxvi.

Российское правительство адмирала А. В. Колчака с самого начала встало на путь подавления своих противников с помощью жестких мер, что отчасти было вполне объяснимо. Н. А. Бердяев считал, что принципы демократии не пригодны для революционной эпохи, и только диктатура способна остановить хаос и анархиюxxxvii. Жесткая власть, по мнению философа, являлась спасением от либерально-демократического бессилия. На всей территории к западу от Омска вводилось военное положение, восстанавливалась отмененная социалистами смертная казнь, учреждались военные органы управления с чрезвычайными полномочиями – генерал-губернаторства. Милиция переходила из земств и городов в руки военных властей. Приоритеты отдавались вооруженной борьбе, поэтому был провозглашен знакомый принцип «непредрешения» политических, экономических, социальных и других вопросов государственного устройства и внутренней жизни до победы над большевизмом. Сознательную отсрочку обусловили острота положения на фронтах, неустойчивость режима, отсутствие времени и просторы Сибири. В жизнь проводились лишь сиюминутные паллиативные законы и меры.

Произошло восстановление земства. Городские думы занялись хозяйством, порядком и безопасностью граждан, снабжением населения продовольствием, благоустройством. Немало усилий предпринималось для восстановления свободы торговли, подготовки и проведения посевной кампании. Однако начальники краев, управляющие губерний и уездов подчинялись военным властям. В прифронтовой зоне командующий армией назначал начальника военно-административного управления, в подчинении которого находилась гражданская и военная власть в лице городских и уездных комендантов. Военные власти могли отменить любое распоряжение гражданских властей и органов самоуправления. Адмирал Колчак остро нуждался в органах местного самоуправления, несмотря на их несогласие с диктатом военных. Земства и гордумы стремились обеспечить повседневную нормальную жизнь людей, восстановить хозяйство, в чем Российское правительство проявляло весьма высокую заинтересованность. Верховный правитель неоднократно демонстрировал поддержку самоуправления, стремился заручиться содействием общественности и расширить социальную базу своего режима. Военным предписывалось оказывать всемерную поддержку органам местного самоуправления, но иногда это приводило к попытке подмены последних. Дело дошло до того, что 1 апреля 1919 года в знак протеста против вмешательства военных ушел в отставку Главный начальник Уральского края С. С. Постников.

Слабость местного самоуправления и «непредрешенчество» стали причинами развала тыла. При быстрых перемещениях фронта и его неустойчивости, восстановление административных структур, особенно в районах, переживавших постоянные смены властей, выглядело крайне затруднительно. Несмотря на активность правительства в законодательной сфере, принимаемые акты оказывались непоследовательными и противоречивыми. Основным методом управления становилось государственное принуждение. Сложившаяся ситуация исключала для правительства Колчака возможность основательной проработки и реализации экономических планов и программ, способных уменьшить напряженность в обществе, хотя удачные попытки все же были сделаны.

Получив тяжелое наследие от большевиков, а также полный букет негативных реалий гражданской войны (годичную прифронтовую полосу на Урале, загромождение железной дороги войсками, нарушение системы денежного обращения, полную недееспособность аппарата управления), правительство Колчака предприняло поистине титанические усилия для упорядочения и восстановления утраченных позиций. Уже 23 ноября 1918 года начало работу Чрезвычайное государственное экономическое совещание. На его открытии адмирал подчеркнул, что «ему от экономического совещания нужны директивы, которыми он мог бы руководствоваться для направления работ различных ведомств по определенному пути»xxxviii. В конце месяца совещание утвердило программу ближайших работ. В марте 1919 года, благодаря усилиям соответствующего комитета, появился общий план правительственной экономической политики, дорабатывавшийся в дальнейшем вплоть до октября.

В основу экономической политики возрождающейся России был положен принцип частного хозяйства как наиболее соответствующий традициям национального хозяйства и экономически-правового уклада населения. В некоторых отраслях допускалось существование государственного, муниципального и кооперативного секторов. Задачу интенсификации сельского хозяйства предстояло решать за счет расширения земельных площадей мелких хозяйств. Населению деревни предоставлялась возможность сохранять и развивать те формы землевладения, которые ему предпочтительнее. Крепкое хозяйство страны предполагалось строить на основе создания и развития собственной крупной промышленности, как наиболее стойкой к разным потрясениям. Однако государство не отказывало в поддержке мелкой и кустарной промышленности. Развитие промышленности представлялось немыслимым без пересмотра рабочего законодательства. Требовалось закрепить социальные завоевания революции, не препятствовавших повышению производительности труда и не увеличивавших издержек производства. В области торговли объявлялся принцип свободной частной торговой инициативы. Внешнеторговый обмен подлежал государственному регулированиюxxxix.

Наряду с центральными структурами управления экономикой воссоздавались отраслевые. Возобновили работу Уральское, Томское, Иркутское, Временное Приамурское горные управления, Главное управление Нерчинского горного округа. В конце 1918 года практически сложилась вся система управления крупной промышленностью. Были воссозданы управления железных дорог и округов водных путей сообщения. К июню 1919 года в восточных районах страны функционировала разветвленная сеть финансовых учреждений, насчитывавшая 10 казенных палат и 98 казначействxl. К середине 1919 года на обширной территории от Урала до Дальнего Востока работали Всероссийский совет съездов представителей торговли и промышленности, Совет Всесибирских кооперативных съездов, 24 биржевых комитета, 36 торгово-промышленных союзов и товариществ, 12 советов (бюро) отраслевых съездов промышленников, 11 обществ заводчиков и фабрикантов, 18 торгово-промышленных палат и ряд других организацийxli.

Однако возрождение экономики проходило чрезвычайно трудно. Приходилось действовать одновременно сразу по всем направлениям, серьезный отпечаток на хозяйственные процессы накладывали военные и политические события. В августе 1918 года во имя удовлетворения острых потребностей армии и населения в продовольствии и предметах первой необходимости были опубликованы «Правила реквизиции грузов на Транссибирской магистрали». По собственному почину к реквизициям приступили военные. Устанавливалось государственное регулирование (через предельные цены) торговли хлебом и другими видами продовольствия. Эти меры носили вынужденный характер, но повлекли за собой невиданный прежде виток спекуляции. Сказывался дефицит финансирования, материально-сырьевого и топливного снабжения производства. Как следствие, зимой 1918–1919 годов падение объемов производства продолжалось, однако уже весной – летом 1919 года появились первые положительные симптомы.

Стремясь нормализовать финансовую систему, Российское правительство вынуждено было пойти на крайне необходимую, но чрезвычайно невыгодную для населения денежную реформу. Из обращения изымались денежные знаки Временного правительства («керенки») 20-ти и 40-рублевого достоинства, а взамен вводились «сибирские» деньги. Изъятие «керенок» очищало рынок от значительной части денежных суррогатов, давало возможность в некоторой степени подавить спекуляцию на Дальнем Востоке, выбивало из рук большевиков орудие разложения Белого лагеря. Но при этом из-за катастрофической нехватки новых купюр обмену подлежала только половина сдаваемой обывателем суммы. Выдача оставшейся половины откладывалась на два года, до 1921 года. В условиях продолжавшейся войны и растущей инфляции это было равносильно частичной конфискации. В хождении оставалось еще около 125 родов разных денежных знаковxlii. Денежную реформу очень болезненно восприняли зажиточное сибирское крестьянство и городское мещанство, традиционно создававшие сбережения в виде наличных денег. Теперь накопления в одночасье исчезли.

Важнейшим направлением хозяйственной деятельности правительства А. В. Колчака стали работы по восстановлению транспортной отрасли хозяйства, в которой продолжали нарастать разрушительные процессы. К декабрю 1918 года количество «больных» паровозов выросло по сравнению с нормой в 2 раза, а расходы на эксплуатацию троекратно превышали доходы. Казалось очевидным, что самостоятельно справиться с трудностями будет чрезвычайно сложно, а ситуация требовала скорейшего улучшения. По мнению членов экономического совещания, «единственным выходом из положения <…> было бы получение экономической помощи <…> со стороны союзников»xliii. В процессе необходимых переговоров удалось разработать основные критерии предстоящей совместной работы и 5 марта 1919 года Междусоюзный железнодорожный комитет начал свою деятельность. Общее руководство по эксплуатации дорог сохранялось за русской администрацией, комитет же брал на себя содействие в вопросах технического перевооружения, снабжение материалами и подвижным составом, организации перевозок, охраны полотна. Особо подчеркивалось, что деятельность комитета осуществляется «без нарушения каких бы то ни было прав русского народа и в сотрудничестве с русским железнодорожным персоналом»xliv. Начиная с апреля 1919 года, специальные комиссии и отряды приступили к работе.

На Забайкальской железной дороге началось внедрение передовой диспетчерской системы. В результате на 4 часа в сутки сократились простои паровозов. На Томской железной дороге прошла переаттестация работников, и около половины их было заменено. На Омской железной дороге вводились новые расчеты оплаты труда наиболее значимых работников депо и мастерских. Уже летом удалось преодолеть кризис со смазочными материалами, грозивший полной остановкой движения. К концу октября 1919 года из Владивостока в Харбин (к месту сборки) было направлено 167 комплектов новых мощных американских паровозовxlv. В целом проделанная работа принесла реальную пользу. Коммерческая скорость пробега на Омской железной дороге составила 15–18 верст в час (при норме мирного времени 18 верст в час), на Томской – 13–15 (при норме 22), на Забайкальской – 15–19 (при норме 22 версты в час). Простой паровоза в капитальном ремонте, доходивший в середине 1918 года до 245 дней, в конце мая 1919 года составил 69 дней (при норме мирного времени 60 дней). Но главным показателем улучшения дел стала возросшая к лету 1919 года почти на 35 % ежедневная пропускная способность всей железнодорожной сети. Кроме того, с осени 1918 года возобновилось железнодорожное строительство (Троицкая, Южно-Сибирская, Казань-Екатеринбургская, Кольчугинская, Ачинск-Минусинская железные дороги)xlvi. Таким образом, оказавшись у власти в ситуации тяжелой разрухи, правительство адмирала А. В. Колчака поставило перед собой новые экономические и хозяйственные приоритеты. В Омске удалось разработать программу перспективных действий и с успехом приступить к ее реализации.

В 1918 году Урал и Прикамье, насмотревшись на большевиков, дали крупные добровольческие соединения, возникшие в результате самомобилизации. Достаточно упомянуть Ижевские и Воткинские формирования, 16-ю Пермскую, 4-ю Уфимскую, 8-ю Камскую дивизии, Златоустовско-Красноуфимскую бригаду. По мнению генерал-майора Ф. А. Пучкова, освободительное движение на Востоке, в отличие от Юга, началось снизу, со стороны крестьян, казачества и рабочих, а «первые формирования белых бойцов на Восточном фронте больше, чем где-либо, напоминали всенародное ополчение»xlvii. Однако, имевшийся потенциал все же «не был использован <…> и в десятой части, как в первый момент борьбы Народной армии летом и осенью 1918 года, так и армией Колчака в мае – июне 1919 года, когда Ижевск, Воткинск, Сарапул, Елабуга вновь находились в наших неумелых руках»xlviii. Кроме того, в войсках находились в основном офицеры военного времени. Острая нехватка на командных должностях кадровых офицеров и офицеров Генерального штаба в конечном итоге не могла не проявить себя с отрицательной стороны. К марту 1919 года, например, в Западной армии, состоявшей из трех корпусов, вместо тридцати пяти налицо были лишь четыре генштабистаxlix.

Цель борьбы для военных состояла в восстановлении законности и порядка в свободной, единой и богатой России, в ее будущей стабильности, в благосостоянии и благополучии российского населения. В начале марта 1919 года белые, осуществив мобилизацию и завершив подготовку, перешли в наступление в направлении на Вятку. Но в начале июня со взятием Глазова наступление захлебнулось. Зажиточная Сибирь, почти не испытавшая на себе большевизма, не хотела воевать и погибать, дезертируя из рядов армии. Многие мемуаристы свидетельствуют, как во второй половине года пополнения из мобилизованных быстро растворялись или переходили на сторону наступавших красных. Лишь массовое беженство населения из районов Урала, начавшееся с отступлением белых и достигшее уже летом 1919 года цифры более чем в 200 тыс. человек, заставило сибиряков взяться за оружие.

В то же время некомпетентность военных властей вызывала ропот и протесты. Участившиеся бессудные расправы уставших от боев в неравных составах армейцев уравновешивали в глазах населения Белую власть с большевиками. Итогом стало нарастание разочарованности и враждебности к режиму даже со стороны умеренной части населения, прежде безоговорочно поддерживавшей Верховного правителя. Власть оказалась в политической изоляции. На принятии решений сказывался и тот факт, что многие министры, высшие чиновники вышли из низов общества, имели казачьи и крестьянские корни. До поры до времени это обеспечивало поддержку, особенно сибирской кооперации, но по мере роста проблем компетентности не хватало. В прифронтовых районах усиливались пробольшевистские настроения. Причем в конце августа в Омске рабочие держали себя вызывающе не только по отношению к администрации, но и к эвакуированным сюда ижевцам и воткинцам, тормозили работы и открыто грозили последним расправой. А в декабре запасной батальон Ижевской дивизии стал единственной частью, покинувшей Томск при перевороте.

Безусловно, отрицательные последствия для Белого лагеря имело его невыгодное географическое положение. Расположение на окраинах страны, значительные по площади, плохо заселенные и освоенные территории способствовали разобщению Белых режимов, которые «не только не могли помогать друг другу переброской резервов, но не могли согласовать своих планов»l. Вдобавок отрицательную роль играл слабый экономический потенциал окраин, значительно уступавших центру. Сибирь, по сути, только начинала свое промышленное развитие. Уральский промышленный район, за редким исключением (Надеждинский и Пермский заводы, Челябинские угольные копи) требовал серьезного обновления.

Огромные пространства, удаленность от центра и слабость коммуникаций создали условия для расцвета невиданной по масштабам атаманщины. В мемуарах военных отзывы о поступках Г. М. Семёнова, Б. В. Анненкова и других атаманов носят однозначно негативный характер. Своими террористическими действиями они компрометировали идею Белого движенияli. Следует, однако, признать, что, как Г. М. Семёнов, так и тот же И. П. Калмыков, не раз проявляли личный героизм, пользовались широкой поддержкой регионального казачества, архаично пытались сочетать политику и прямое самоуправство. Правда, проблем с ними было, пожалуй, больше, чем пользы. Особой несговорчивостью отличался Г. М. Семёнов, испытывавший личную неприязнь к А. В. Колчаку. Не разобравшись в ситуации и не подозревая всю глубину существовавших противоречий, Междусоюзный железнодорожный комитет принял не очень продуманное постановление о допустимости задержки поездов не только железнодорожными агентами, но и, в случае чрезвычайной обстановки, военными командирамиlii. Это решение развязало руки семёновцам, которые и раньше не сидели без дела.

В итоге единичные факты вмешательства в работу железнодорожного транспорта приобрели массовый характер. Дело дошло до того, что 29 мая 1919 года атаман Семёнов отдал приказ, запрещавший всякие транзитные перевозки грузов (кроме некоторых продовольственных) на запад на основном участке Забайкальской железной дороги: Мысовая – Маньчжурия – Сретенск. Моментально последовало встречное распоряжение главы Технического отдела комитета Д. Стивенса, «не обращать внимания на приказания Семёнова». Конфликт перерос в стадию вооруженного подавления действий дорожной администрации и создал невыносимые условий работы для иностранной технической инспекции. Наконец, в июле на одном из заседаний Междусоюзный комитет (поддержанный Верховным уполномоченным правительства на Дальнем Востоке генерал-лейтенантом Д. Л. Хорватом) вынужден был просить правительство Колчака принять «радикальные шаги» к прекращению вмешательства, указав, что в противном случае «деятельность комитета по восстановлению транспорта будет парализована». Однако, даже после этого заявления обстановка никак не изменилась к лучшему. Поэтому 29 августа комитет вновь вернулся к вопросу и установил порядок отзыва инспекторов с указанного участка Транссибирской магистралиliii.

Все-таки необходимо признать, что такое специфическое явление как атаманщина по-прежнему изучено недостаточно. Поясним на конкретном примере. Уже многие десятилетия в историографии существует рассказ о страшном еврейском погроме, имевшем место в середине июля 1919 года в Екатеринбурге в момент ухода из него белых частей. Чаще всего злодеяние приписывают казакам Партизанской дивизии атамана Б. В. Анненкова, а количество жертв оценивают в 3 тыс. человек. Причины погрома называются самые разные: от мести за фронтовые поражения до идеологического антисемитизма и планов захвата евреями мирового господства.

Западные исследователи гражданской войны на Востоке России высказываются весьма категорично. По их мнению, факт погрома безусловно доказан, а жертвы были огромны. Американские историки Г. Кинг и П. Вильсон, например, заявили: «Почти все еврейское население Екатеринбурга – а евреев в городе насчитывалось более двух тысяч – было уничтожено солдатами Белой армии в качестве возмездия за убийство царской семьи. Учитывая резко антисемитские настроения, преобладавшие среди бойцов и офицеров Белой армии, жестокость была вполне заурядным явлением». Однако, не владея глубоко материалом, авторы искусственно переносят антисемитизм С. В. Петлюры и населения Юга России на Урал и уральские формирования Белой армии, среди которых такого явления практически не наблюдалось. Мало того, по самым минимальным подсчетам краеведа А. М. Кручинина, только в составе 7-й Уральской дивизии горных стрелков служили 12 офицеров, 2 лекаря и 4 добровольца еврейской национальностиliv. Еще больше неясности внес в изучение этого вопроса историк З. Шайковский (Ш. Фридман), автор монографии «Колчак, евреи и американская интервенция в Северной России и Сибири. 1918–1920 гг.» Цитируя сообщение американского генерала В. Грэвса от 11 сентября 1919 года, Шайковский констатировал: «Мы обладаем абсолютно надежной информацией, что после того как регулярная армия эвакуировалась из Екатеринбурга, главный казачий атаман этой губернии Оников [Б. В. Анненков] напал на город с разных сторон и убил 3000 евреев <…> Оников прочесывал улицы города, убивая каждого повстречавшегося еврея»lv.

Остается совершенно непонятно, какое отношение имел командир Партизанской дивизии Семиреченского фронта полковник Б. В. Анненков к событиям, происходившим в Пермской губернии. Известно, что в середине июля 1919 года части его дивизии начали очередное наступление на Черкасскую оборону в Туркестане за озером Балхаш. Следовательно, полковник воевал на расстоянии почти в две тысячи километров от Екатеринбурга. Из состава дивизии в окрестностях города находился лишь малочисленный 3-й Сводно-партизанский пехотный полк, но как он мог напасть на Екатеринбург с разных сторон и уничтожить практически все еврейское население города остается загадкой. И уж совсем очевиден тот факт, что будь город действительно завален многочисленными жертвами погрома, большевики, вскоре вступившие в Екатеринбург, не преминули бы раструбить об этом событии во всех средствах массовой информации и последующих исторических поделках. Между тем, большевистские газеты молчали, а советские историки, признавая погром действительно состоявшимся, ограничивались признанием максимум трех десятков жертвlvi. В действительности, при всей настойчивости современных исследователей истории евреев на Урале, в архивах нескольких областей Урала и Западной Сибири им удалось обнаружить лишь один источник о погроме – воспоминания екатеринбургского врача, написанные в 1934 году, и указывавшие на двух убитых горожан. Обращение А. М. Кручинина к метрическим книгам екатеринбургских храмов подтвердило факт смерти двух человек еврейской национальности, расстрелянных белыми 11–12 июля 1919 года, но этим список жертв оказался исчерпанlvii. Напрашивается естественный вывод, что никакого погрома в городе попросту не произошло.

Безусловно, Белое движение на Востоке России имело много других серьезных проблем. Среди них: неопределенность политических идеалов и непредрешенность вопроса будущего устройства России до созыва органа народного представительства; отсутствие эффективной контрпропаганды; разобщенность Белых армий по фронтам, анархизм и самодеятельность отдельных командиров и частей; бюрократия и своекорыстие среди политического и военного руководства; разнородность национального состава; финансовая, материально-техническая зависимость от Запада и недостаточная военно-техническая помощь со стороны союзников, преследовавших свои корыстные цели; элементарная порядочность, столь несвойственная большевикам и неоцененная большей частью населения. Вместе с тем, события, имевшие место на Востоке, укладываются в общую схему гражданского противостояния в России. Поэтому все сказанное выше в полной мере может быть справедливо и для других регионов, и для страны в целом.

Участники Белого движения, руководствуясь здравым смыслом и умением воевать, тем не менее, не смогли добиться окончательного успеха. Однако белые одержали безусловную моральную победу, что со всей очевидностью показал тот страшный исторический опыт, который Россия приобрела в ХХ веке. К сожалению, и сегодня многие в России, и не только в ней, не хотят признать этой очевидной истины.

Примечания

i См.: Исхаков С. М. Об экономическом положении рабочих Башкирии в первые месяцы советской власти // Из истории социально-экономического развития советской Башкирии. Уфа, 1988. С. 37; Он же. Динамика жизненного уровня и перестройка сознания промышленных рабочих Башкирии в годы Гражданской войны // Реформы второй половины XVII–XX вв. М., 1989. С. 130.

ii Подсчитано по: Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 190. Оп. 1. Д. 17. Л. 10; Ф. 199. Оп. 11. Д. 58. Л. 18.

iii ГА РФ. Ф. 190. Оп. 1. Д. 19. Л. 5–6.

iv См.: Трукан Г. А. Рабочий класс в борьбе за победу и упрочение советской власти. М., 1975. С. 234–237; Гимпельсон Е. Г. Рабочий класс в управлении советским государством. М., 1982. С. 74.

v Уральская жизнь (Екатеринбург). 1917. 6 июня.

vi Государственный архив Пермской области (ГА ПО). Ф. 732. Оп. 1. Д. 159. Л. 13.

vii Пермская жизнь. 1917. 14 окт.

viii Заря (Оренбург). 1917. 29 сент.

ix См.: Неуймин Н. Б., Кручинин А. М., Дмитриев Н. И. Меч и лира: жизнь и судьба офицера Бориса Апполинарьевича Герасимова // Белая армия. Белое дело (Екатеринбург). 2008. № 16. С. 39–62.

x См.: Ларин Ю., Крицман Л. Очерк хозяйственной жизни и организация народного хозяйства советской России. М., 1920. С. 23–24.

xi См.: История советского Урала. Свердловск, 1976. С. 40; Выбор пути. Екатеринбург, 1995. С. 349.

xii Центр документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО). Ф. 41. Оп. 1. Д. 67. Л.4.

xiii См.: Филиппов И. Т. Продовольственная политика в России в 1917–1923 гг. М., 1994. С. 153.

xiv См.: Попов Ф. Г. Дутовщина. Борьба с казачьей контрреволюцией в Оренбургском крае. М. – Самара, 1934. С. 9–16.

xv См.: там же. С. 30–31, 41.

xvi Цит. по: Васильева О. Ю. Церковь и Гражданская война: историко-религиозный аспект // Гражданская война на востоке России. Пермь, 2008. С. 42–43.

xvii Там же. С. 43.

xviii Мысли русских патриархов от начала до наших дней. М., 1999. С. 234.

xix Любовью побеждая страх. Жизнеописания Новомучеников Российских. Фрязино, 1998.

xx См.: Кручинин А. М. Кочегар со старого броненосца // Областная газета (Екатеринбург). 2002. 9 сент.

xxi См.: Вяткин В. В. Первый период действия административно-силовой модели государственно-церковных отношений на Урале (октябрь 1917 г. – первая половина 1919 г.) // Гражданская война на востоке России. Указ. соч. С. 57.

xxii См.: Поспеловский Д. В. Подвиг веры в атеистическом государстве // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. М., 1991. С. 70.

xxiii Искра (Воткинск). 1918. 2 февр.

xxiv Там же.

xxv Чернов В. М. Перед бурей. М., 1993. С. 361.

xxvi Там же. С. 364.

xxvii См.: Гаврилов Д. В. Уральские рабочие в Гражданской войне 1918–1920 гг. // История России первой трети ХХ в.: историография, источниковедение. Екатеринбург, 1996. С. 29–32; Суворов Д. В. Неизвестная Гражданская война. Екатеринбург, 1999. С. 77–78.

xxviii ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 111. Л. 12.

xxix См.: Анишев А. Очерки истории Гражданской войны. Л., 1925. С. 146.

xxx Цит. по: Телицын В. Л. К истории антибольшевистских выступлений на Урале в первые послереволюционные годы: участники и руководители // Революция и человек: социально-психологический аспект. М., 1996. С. 180.

xxxi Дементьев Б. П. Гражданская война в России: причины и эскалация // Гражданская война на востоке России. Указ. соч. С. 60.

xxxii См.: Филатьев Д. В. Катастрофа Белого движения в Сибири. 1918–1922. Впечатления очевидца. Париж, 1985. С. 23.

xxxiii См.: Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918–1920 гг. Пекин,1921. Т. 2. С. 6.

xxxiv ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 119. Л. 26.

xxxv См.: Болдырев В. Г. Директория. Колчак. Интервенты. Новониколаевск, 1925. С. 110.

xxxvi См.: Майский И. М. Демократическая контрреволюция. М.–Пг., 1923. С. 336–337.

xxxvii См.: Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 113.

xxxviii ГА РФ. Ф. 190. Оп. 1. Д. 7. Л. 8.

xxxix См.: ГА РФ. Ф. 199. Оп. 5. Д. 75. Л. 15-17; Оп. 8. Д. 127а. Л. 17–19, 21–25; Правительственный вестник (Омск). 1919. 9 апр.

xl См.: ГА РФ. Ф. 199. Оп. 2. Д. 34. Л. 21–24.

xli Подсчитано по: ГА РФ. Ф. 199. Оп. 8. Д. 163. Л. 6–7, 41; Оп. 9б. Д. 12. Л. 116–119 и др.

xlii См.: Сибирская речь (Омск). 1919. 8 мая.

xliii ГА РФ. Ф. 190. Оп. 1. Д. 17. Л. 11–12,24.

xliv ГА РФ. Ф.176. Оп. 1. Д. 60. Л. 12; Ф. 190. Оп. 1. Д. 1. Л. 12.

xlv См.: ГА РФ. Ф. 157. Оп. 1. Д. 2. Л. 79, 95, 96–132; Д. 3. Л. 144; Ф. 181. Оп. 1. Д. 80. Л. 11–12; Ф. 190. Оп. 1. Д. 17. Л. 15; Ф. 3508. Оп. 1. Д. 17. Л. 13; Забайкальская новь (Чита). 1919. 27 авг.; Голос Родины (Владивосток). 1919. 16 сент.; и др.

xlvi См.: ГА РФ. Ф. 190. Оп. 1. Д. 41. Л.4; Ф. 3508. Оп. 1. Д. 10. Л. 2–5; Вестник Томской губернии. 1919. 16 сент.; Сибирская речь. 1919. 29 мая; и др.

xlvii Пучков Ф. А. Забытый фронт // Русская жизнь (Сан-Франциско). 1950. 25 нояб.

xlviii Молчанов В. М. Борьба на востоке России и в Сибири // Белая гвардия (Москва). 1998. № 2. С. 35–36.

xlix См.: Пучков Ф. А. Указ. соч.

l Цит. по: Волков Е. В. Гражданская война на востоке России в военных мемуарах русских эмигрантов в Северной Америке // Гражданская война на востоке России. Указ. соч. С. 51.

li См.: там же.

lii См.: ГА РФ. Ф. 157. Оп. 1. Д. 6. Л. 6.

liii См.: там же. Д. 1. Л. 143, 145–146, 204–207, 262–263.

liv См.: Кручинин А. М. Дело о еврейском погроме // Веси (Екатеринбург). 2009. № 6. С. 58.

lv Цит. по: Дроков С. В. Адмирал Колчак и суд истории. М., 2009. С. 530.

lvi См., например: Разгром колчаковщины на Урале / Сб. Свердловск, 1939. С. 67.

lvii См.: Кручинин А. М. Дело о еврейском погроме. Указ. соч. С. 60–61.