Поделиться:
30 апреля 2014 18:35

«Просить прощение у народа за бездарно «выигранную» войну»

Невероятно, но роман Астафьева «Прокляты и убиты» получил в 1995 году Государственную премию РФ. По новому закону автор скорее бы получил за него трехлетний срок.

Виктор Петрович Астафьев

Девяносто лет назад, 1 мая 1924 года в селе Овсянка на берегу Енисея родился Виктор Петрович Астафьев. Пережил в детстве голод, моривший загоняемых в колхоз крестьян, и сиротское бродяжничество на Крайнем Севере (несколько месяцев жил в заброшенном здании парикмахерской), потом попал в детский дом. Самые светлые воспоминания сохранил о бабушке, крестьянке Катерине Петровне Потылицыной (о ее строгой и жертвенной любви к внуку рассказано в повести «Последний поклон») и о директоре детского дома в Игарке, в прошлом белом офицере Василии Ивановиче Соколове (он стал прототипом Валериана Ивановича Репнина из повести «Кража»). По воспоминаниям Астафьева, директор, элегантный даже в своем нищенском костюме из мешковины, учил уважать человеческое достоинство, и «рядом с ним хотелось быть лучше». Воспитание, данное этими столь разными людьми, дало будущему писателю прививку против советской пропаганды.

В 1942 году Астафьев ушел солдатом на фронт; трижды был ранен, но чинов не выслужил — так солдатом в 1945-м и вернулся. Работал слесарем, подсобным рабочим, дежурным по вокзалу, кладовщиком. И, став писателем, показывал жизнь именно с точки зрения людей, далеких от «начальства».

Астафьев был официально признан одним из наиболее крупных советских писателей, дважды получал Государственную премию СССР. Однако вел себя не типично для советского автора. В 1970 году не подписал, в отличие от многих литераторов, письмо против Солженицына; напротив, отправил коллегам в Москву возмущенное послание: «Солженицын — дарование большое, редкостное, а его взашей вытолкали…». Зато в 1993 году подписал, как и Дмитрий Лихачев с Даниилом Граниным, «Письмо 42-х», предлагавшее президенту запретить все виды коммунистических организаций и признать Советы нелегитимными. О попытках начальства «приручить» его вспоминал: «Да, были очень заманчивые предложения. Например, рабочая должность секретаря Союза писателей. Для этого я должен был написать хвалебную статью на роман одного нашего классика, родом, кстати, из Сибири. Я ему сказал: «Книга уж больно толстая, мне не осилить ее со своим одним “гляделом”. (У меня с войны фактически один зрячий глаз остался.) А он говорит: «А ты не читай. Ты ее мельком по диагонали пробеги, лишь бы потом «красных» с «белыми» не спутать». «Нет, — говорю, — не буду ни читать, ни писать». — «Ты подумай, ведь квартиру хорошую тебе дадим». Но Астафьев так и не соблазнился московской квартирой.

Герои его книг — люди трудолюбивые, преданные своей семье и друзьям, терпеливые, бескорыстные, чуждые какой-либо фальши. И абсолютно беззащитные перед злом, воплощенным для писателя и в советской социальной системе, и в нечеловеческой стихии войны, в которой эта система особо обнажает свою сущность. Книги Астафьева наглядно показывают, насколько советский мир, построенный будто бы «простыми людьми» для «простого человека», враждебен этому самому «простому человеку». В молчаливой, смиренной стойкости герои писателя претерпевают свою жизнь — как правило, недолгую — и умирают, не оставив следа на этой горькой земле.

Астафьев много писал о войне, и его суждения о ней противостояли официальной версии. Неудивительно, что писатель получал возмущенные отклики. На письмо одного из таких протестующих читателей он ответил: «Сколько потеряли народа в войну-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощение за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови. Не случайно ведь в Подольске, в архиве один из главных пунктов «правил» гласит: «не выписывать компрометирующих сведений о командирах совармии».

Сейчас кажется невероятным, что роман Астафьева «Прокляты и убиты» получил в 1995 году Государственную премию Российской Федерации. По новому закону, одобренному Думой, автор скорей уж получил бы трехлетний срок заключения «за распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР во время ВОВ». Ибо описанные в романе действия советского начальства по отношению к своим солдатам (например, расстрел двух братьев за мнимое дезертирство — они отлучились на пару дней из карантинного лагеря под Новосибирском в родную деревню и принесли голодным товарищам еду) — это, по распространенной мифологии ВОВ, «ложные сведения».

В финале романа торжественно хоронят политрука, загнавшего в лагеря немало людей, а на войне жившего сибаритом:

«Над рекой вырос холм с ворохом венков и цветов, вознесся временный, пока еще деревянный, обелиск с золотом писанными на нем словами… За рекой же продолжалось сгребание обезображенных трупов, заполнялись человеческим месивом все новые и новые ямы, однако многих и многих павших на Великокриницком плацдарме так и не удалось найти по оврагам, предать земле.

Через десяток лет покроет место боев… водой нового, рукотворного моря и замоет песком, затянет илом белые солдатские косточки. Захоронение же начальника политотдела гвардейской стрелковой дивизии будет перемещено в глубь территории. Подгнивший гроб с потускневшим серебром, снова покрытый гвардейским знаменем дивизии, под оркестр, торжественно, с речами, еще более впечатляющим залпом будет предан земле на новом месте. Каждый год пионеры и ветераны войны станут приходить к той героической могиле с цветами, венками, кланяясь…».

Разъевшийся на войне и гордящийся своими мнимыми боевыми подвигами политрук изображен и в последнем рассказе Астафьева «Пролетный гусь» (2001). Вместе со своей скандалисткой-женой он олицетворяет ту, по словам писателя, «армию дармоедов и прихлебателей», которая вытесняет на обочину жизни, а то и вовсе сживает со света тех, кто воевал на самом деле. Главный герой рассказа, молодой солдат Данила, возвращается с войны таким же нищим, как и был; он берется добросовестно делать любую черную работу, но плата за нее столь ничтожна, что он все равно не может прокормить жену и маленького сына. «Да не научены, не умеем мы жить!.. Какой я муж? Какой я отец? Не гожусь я на эти ответственные должности!» — кричит в отчаянии этот честный и добрый человек. Из-за плохих условий жизни ребенок умирает; тихо угасает от туберкулеза и герой-солдат, больше не нужный «стране-победительнице». Онемевшая от горя вдова бросает в его могилу подушечку с боевыми наградами, а через несколько дней и сама кончает с собой — семья политрука лишила ее жилья, и у одинокой женщины нет больше сил и желания бороться за жизнь. Из финала рассказа мы узнаем, что «шел одна тысяча девятьсот сорок девятый год»…

Как и большинство произведений Астафьева, «Пролетный гусь» перекликается с биографией самого автора. В первые послевоенные годы будущий писатель жил в такой же неприкаянности; так же стал мужем медсестры, с которой познакомился на фронте; так же похоронил первого ребенка, умершего младенцем из-за недоедания матери. Позже Астафьев вспоминал: «Ведь был у меня период, когда я не мог прокормить свою семью и собрался застрелиться… Было такое... Возникло ощущение безысходности и чувство, что никуда я не гожусь…». Но, в отличие от своих героев, он сумел после этого жить дальше. Сумел обрести писательский голос и сказать свое слово от имени многих и многих беззащитных людей, имевших несчастье родиться советскими.

Посмертно Астафьев получил премию Александра Солженицына с формулировкой: «Писателю мирового масштаба, бесстрашному солдату литературы, искавшему свет и добро в изувеченных судьбах природы и человека».

На высоком берегу Енисея стоит необычный памятник писателю-солдату. Это скульптура осетра, рвущего сети (образ из книги Астафьева «Царь-Рыба»). Памятник негосударственный: его установил красноярский предприниматель Евгений Пащенко. Памятник, не только напоминающий об одном из сюжетов писателя, но и отвечающий глубинному порыву его творчества — из сетей советской пропаганды к правде. Книги Астафьева отрезвляют этой неприглаженной солдатской правдой, как холодная вода Енисея.