3 февраля 2015 г. исполняется 100 лет со дня гибели одного из многочисленных забытых героев Первой мировой войны, Георгиевского кавалера штабс-капитана А. М. Колюбакина (1868–1915), более известного как активный член конституционно-демократической партии, земец, ну и, конечно, масон.

История конституционно-демократической партии из всего многообразия партий начала XX века представляется одной из наиболее изученных. Она стала своеобразным «общим местом» в работах политологов, историков, философов, осмысляющих события первой половины XX века. Однако внимание отечественной, да и зарубежной историографии всегда всецело было приковано к вопросам стратегии (программы) и тактики партии. С возрастанием степени изученности этих вопросов, акцент стал смещаться в сторону исследования идей и общественно-политической деятельности отдельных членов партии. Вместе с тем, историко-биографическое направление представлено большим количеством работ посвященных незначительному количеству персонажей, наиболее «медийным» кадетам: П.Н. Милюкову, П.Б. Струве, И.И. Петрункевичу, Ф.И. Родичеву.

 Занимаясь сюжетами, связанными с партийным строительством и партийной повседневностью кадетов, можно сделать вывод, что реальные дела, практическая политика и реальные деятели (курсив — Д.Т.) партии остаются в тени. Можно долго перечислять всех крупнейших ученых, которые входили в партию: это и А.А. Шахматов, и М.И. Ростовцев, и А.Е. Пресняков, и А.С. Лаппо-Данилевский, и И.М. Гревс, и Н.И. Кареев, и А.А. Корнилов, и В.И. Вернадский, и пр. Из них только последняя пара оставила заметный след в жизни кадетской партии. В действительности подлинными партийными подвижниками были скорее известные теперь только узкому кругу исследователей люди. Среди них особенно стоит отметить Александра Михайловича Колюбакина. Он был представителем дворянского рода, известного с XV века и давшего в XIX-XX веке целую плеяду военных-участников Крымской, последней русско-турецкой, русско-японской, Первой мировой войн, участников Первого Кубанского (Ледяного) похода, чинов Русского Корпуса на Балканах, художников, земских и городских деятелей.

Забегая вперед, заметим, что большая часть из переживших революцию Колюбакиных эмигрировали и сыграли определенную роль в политической и военной жизни Русского Зарубежья, прежде всего, в скаутском движении. Те же из них, что остались в СССР, были в массе своей репрессированы. Например, из четырех детей А.М. Колюбакина подверглись репрессиям двое: сын Михаил был расстрелян, дочь Нина, кстати, сестра милосердия 1-го Сибирского передового врачебно-питательного отряда, организованного на средства «Союза городов» под руководством видного кадета Н.В. Некрасова, а в годы Гражданской войны – Дроздовской дивизии, провела 15 лет в лагерях.

Сын отставного лейтенанта флота и впоследствии уездного земского начальника, А.М. Колюбакин тоже свяжет свою жизнь с военным и общественным поприщем. По окончании 2-го кадетского корпуса поступил в Николаевское инженерное училище, затем перешел в Константиновское военное училище в Санкт-Петербурге. Среди материалов фонда 315 Российского государственного военно-исторического архива — 2-й Кадетский корпус — сохранились экзаменационные листы Александра Колюбакина: в разные годы он по успеваемости был 3-4-м учеником в классе[i].   

В августе 1889 года произведен из портупей-юнкеров в подпоручики армейской пехоты с прикомандированием к Лейб-гвардии Измайловскому полку, в который был зачислен 30 августа 1890 года, произведен в поручики (1893 год), позднее служил при штабе 1-й гвардейской пехотной дивизии, работал над составлением мобилизационного плана дивизии, заслужил блестящий отзыв начальника штаба[ii]. Весной 1894 года поступал в Военно-юридическую академию в Санкт-Петербурге, однако написанное им сочинение было признано излишне либеральным. Сюжет довольно малоизвестный, ибо текст экзаменационной работы пока выявить не удалось. Так или иначе, в 1894 году уволен в запас.

После ухода с военной службы начался период земской деятельности. А.М. Колюбакин — член «Союза освобождения» и «Союза земцев-конституционалистов» (1904), участник земских съездов 1904-1905 гг., один из наиболее видных ораторов левого крыла либералов. В конце своей земской карьеры являлся председателем Новгородской губернской земской управы. Сосредоточил свои усилия на организации всеобщего обучения, так как считал, что «народное образование единственно даст возможность создать правильный государственный строй». В качестве признания заслуг Александра Михайловича на этом поприще после Февральской революции его именем была названа народная библиотека при Трегубовском земском начальном училище[iii]. Будучи уполномоченным от «Союза освобождения» и «Союза земцев-конституционалистов», участвовал в создании Конституционно-демократической партии — являлся членом Оргбюро на ее организационном съезде, был членом кадетского ЦК шести составов до самой своей кончины. Проявил себя как активный партийный агитатор и организатор: объездил многие губернские и уездные города, защищая и объясняя партийную программу и тактику и вербуя везде новых членов, образуя новые партийные группы и укрепляя уже существующие. Избран в третью Государственную Думу по второй санкт-петербургской курии. Был избран членом продовольственной и бюджетной комиссий, выступал по вопросам снабжения населения неурожайных местностей, народного образования, сметам военного и морского министерств. Активный поборник объединения демократических сил, выдвигал идею объединения "умеренно-прогрессивных" си л в Думе. Считал необходимым укрепление позиций конституционно-демократической партии в крестьянской среде, в т.ч. посредством развития аграрной культуры в стране. В феврале 1908 года по постановлению Саратовской судебной палаты приговорен к 6 месяцам тюрьмы за выступление на съезде саратовских конституционных-демократов в августе 1906 года (наказание отбывал в петербургской тюрьме «Кресты»), в котором якобы призывал к неплатежу податей и неподаче рекрутов в духе Выборгского воззвания. Нина Александровна Колюбакина впоследствии писала: «Помню радостный день 13 января 1909 г. — день освобождения отца. В школу мы в этот день не пошли. И вот рано утром он появился, похудевший, но бодрый и радостный. Сколько было разговоров, рассказов. День превратился в сплошной праздник. Приходили родные, друзья, знакомые, много депутатов. И цветы, цветы — корзины, букеты — множество красных гвоздик. Отец шутил: «Бывают дни, когда депутат становится балериной»[iv]. 27 апреля 1909 года закрытым голосованием большинством в 192 голоса против 143 исключен из состава Думы по статье 19 Учреждения Государственной Думы и лишен избирательных прав[v]. С 1909 года являлся председателем Петербургского городского комитета конституционно-демократической партии. Пробыв на этой должности более 5 лет, стал самым «долгоиграющим» председателем за всю историю столичной организации.  

Коллега Колюбакина по партии А.А. Кизеветтер впоследствии вспоминал: «Александр Михайлович привлекал общее внимание беззаветной преданностью идеалам политического обновления Родины и той неподдельной горячностью, с которой он всегда отстаивал свои взгляды. Он высказывался по волновавшим его вопросам со всем увлечением человека, страстно верящего в конечную победу дорогого ему»[vi]. А.А. Кизеветтеру вторил и Ф.Ф. Кокошкин: «А.М. Колюбакин принадлежал к числу тех удивительных русских людей, которые в течение всей своей жизни сохраняют цельными и невредимыми и юношескую веру в идеал, и юношескую пылкость в борьбе за него»[vii].

Войну он придвидел и не раз говорил о том, что она угрожает России. «Если будет война, — говорил он — пойду воевать… Это будет не шутка, так как вопрос будет поставлен о самом существовании России как великой державы…»[viii]. Великую войну 1914-1918 гг. Колюбакин рассматривал как войну народную, освободительную, принял деятельное участие в образование особой комиссии Вольного экономического общества для помощи жертвам войны, населению Царства Польского и смежных с ним районов. Александр Михайлович был человеком не только пылких речей, но и самоотверженных поступков, что засвидетельствовал последними месяцами своей жизни. Ведь он в прямом смысле с бою взял себе право участвовать в войне, настойчиво добивался разрешения отправиться в действующую армию. Узнав, что не подлежит мобилизации как политически неблагонадежный, подал прошение на Высочайшее имя (по свидетельству В.А. Маклакову, прибегнул к протекции председателя Государственной Думы М.В. Родзянко[ix]) и в ноябре 1914 года в чине штабс-капитана направлен на фронт. Коллега по партии Ф.И. Родичев вспоминал: «В августе месяце Колюбакин с негодованием показывал уведомление, что он, офицер запаса, устранен от призыва, вследствие его судимости, - он, не лишенный гражданских прав»[x]. Когда одно время он потерял надежду вернуться на военную службу, он стал довиваться возможности ехать на войну хотя бы с каким-нибудь санитарным отрядом и был выбран городским самоуправлением Петрограда для заведования отряда, во главе которого стал впоследствии князь В.А. Оболенский. Нина Александровна Колюбакина так описывала прощание с отцом: «Помню вечер накануне отъезда отца. Мы вышли с отцом и братом на балкон. Был ясный летний вечер, догорала заря, и кругом стояли тишина и мир. И отец заговорил с увлечением, с огоньком: «Мы сейчас накануне величайших событий, за войной придет революция. Я ухожу на фронт, и у меня есть предчувствие, что не вернусь. Дайте мне слово, что вы оба не оставите мать и младших сестер, они совершенно беспомощны». И мы дали слово»[xi].

Соратник Александра Михайловича по партии князь В. А. Оболенский впоследствии вспоминал: «В тусклый октябрьский день я провожал А. М. Колюбакина на Варшавском вокзале. Странно было видеть его долговязую фигуру в военной шинели и большой нахлобученной на затылок барашковой папахе. Я знал его еще со времени земских съездов как лидера крайнего левого течения и страстного патетического оратора, привык слушать его резкие суждения на заседаниях кадетской фракции и центрального комитета. И вдруг он офицер, и притом офицер, полный воинского духа. Несмотря на то, что провожали его жена и дети, он имел не только бодрый, но и счастливый вид. Мы облобызались, поезд тронулся, и, смотря ему в след, я долго видел улыбающееся лицо и руку, размахивающую папахой. А через три месяца мне пришлось в маленькой польской деревушке грузить вырытый из земли гроб с замерзшим трупом Александра Михайловича на автомобиль нашего отряда. Полковой священник наскоро служил панихиду под грохот разрывающихся снарядов…»[xii].

Этот факт хорошо иллюстрирует патриотический подъем всего русского общества, объединивший приверженцев совершенно разных политических течений, и позволяет иначе расставить акценты в вопросе о взаимоотношении власти и либералов. Вопрос об участии членов кадетской партии (особенно представителей провинциальных групп), насчитывавшей к началу Первой мировой войны около 25 тысяч человек, только ждет своего исследователя. Тем не менее, известно не только об участии в боевых действиях и гибели А.М. Колюбакина: на фронте сражались один из лидеров столичной студенческой фракции Партии народной свободы, также будущий Георгиевский кавалер, Александр Абрамович Виленкин и оба сына П.Н. Милюкова, Николай и Сергей, последний погибнет в 1915 году во время отступления от Брест-Литовска.

За три месяца пребывания на фронте родные получили единственное письмо А.М. Колюбакина: «…Пришло от отца письмо из действующей армии, он писал, что только что привел маршевую роту на пополнение 11-го Сибирского стрелкового полка. В этом письме было как бы его завещание мне. Он писал: «Останься внутренне такою, как ты есть. Не будь только слишком требовательной к себе, не казнись, что делаешь малое. Это капля в общей борьбе, но капля, которая точит камень». Я сразу написала ему ответ. В этом письме я в первый раз не побоялась сказать ему, как его чту и люблю. И было какое-то безотчетное беспокойство, что поздно, что письмо не дойдет»[xiii].

С первых же дней пребывания в действующей армии Александр Михайлович зарекомендовал себя храбрым и исполнительным офицером. Из приказа временно командующего 11 Сибирским стрелковым Ея Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полком от 22 декабря 1914 года: «…командиры рот 8-й капитан Снитко и 10-й капитан Новицкий выбыли из строя в первый же день боя, 17 ноября сего года, под видом легких контузий и до сего времени в строй не вернулись. Я видел капитанов Снитко и Новицкого на перевязочном пункте и в лазарете и глубоко убежден, что после полученных ими незначительных контузий (если только таковые были ими получены) они уже имели возможность вернуться в строй. Заключаю это из того, что офицеры, получившие в тот день более серьезные раны и контузии, уже вернулись в строй. Считаю более справедливым назначить командирами рот на законном основании тех господ, которые добросовестно несут боевую службу с первых же дней боя, а потому командирами рот на законном основании назначаю — 8-й штабс-капитана Колюбакина и 10-й поручика Феодорова…»[xiv]. 3 января 1915 года А.М. Колюбакин был назначен командиром 4-го батальона, но вскоре был заменен старшим в чине капитаном Бужинским[xv]. Погибнет А.М. Колюбакин в звании командира 3-й роты.

Сохранился единственный рапорт штабс-капитана Колюбакина командиру 1-го батальона, датированный 8 января 1915 года: «Доношу, что сегодня ночью в сарае, где помещается моя рота, 2-я, конная и команда разведчиков был невыносимый холод, пришлось около сарая раскладывать костры, чтоб не получилось обморожения конечностей. Сарай имеет каменные стены, поэтому прошу выдать мне 4 железные печки для обогревания сарая…»[xvi]. Еще один рапорт, командиру полка, содержащий боевой дневник за 14 и 15 января с подробным описанием состояния окопов, занятии их полком, особенностей позиции и мер, принятых для усиления их обороны, не сохранился[xvii].

18 января, за три дня до гибели он напишет последнее в своей жизни письмо, адресованное коллегам по партии. Предсмертные строки полны несокрушимой веры и бодрости: «Секретарь комитета шлет горячий привет всем членам фракции перед началом думских работ. Не сомневаюсь, что обычный наш лозунг служения Родине будет руководящим началом работы партии и в эту сессию. А этот лозунг повелевает довести до решительного конца то трудное дело, которое ведет наша Родина. Примите завет от нас, непосредственных участников этой работы: как бы ни были тяжки грядущие испытания, как бы ни были тягостны принятые нашей Родиной обязательства перед человечеством  и (?) его светлым будущим — не складывайте оружия, не сломив врага. Будьте уверены, что ваши братья в армии честно исполнят свой долг. И тем увереннее и крепче будет их работа, тем легче они будут переносить страдания и лишения войны, если они будут знать, что усилия их не пропадут даром из-за преждевременного мира. Мы смотрим на вас, мы на вас надеемся. И в нашей обоюдной твердости и решимости залог грядущей победы, как бы она не отдалилась… Шлите белье и теплое: фуфайки, жилеты, чулки; сейчас здесь морозы»[xviii].

В течение первых четырех месяцев 1915 года немецкие генералы Гинденбург и Людендорф, получившие на усиление своего фронта новые четыре корпуса задумывают нанести России сокрушительный удар, который должен окончательно вывести ее из строя. Для этого они намечают широкий охват-клещи, в котором они хотели сжать центральные русские армии, находившиеся в Польше и Западной Галиции. Осуществление этих клещей должно было начаться разгромом русской X армии, находившейся в Восточной Пруссии у Мазурских озер, и решительным наступлением австро-венгров из Карпат на фронт Львов-Тернополь. Обоим этим ударам по русским флангам должен был предшествовать энергичный штурм русских позиций на левом берегу Вислы, в районе, преграждавшем прямые пути на Варшаву. В основе грандиозного замысла лежало намерение заставить русских эвакуировать выступ на Висле к северо-западу от Варшавы и в конечном итоге перерезать линию коммуникаций Варшава-Вильно. Чтобы связать руки противнику, предполагалось выступить на реке Нарев, в то время как германским 8-й и 10-й армиям предстояло нанести главный удар на участке Гумбиннен-Иоганисбург, окружив и уничтожив русскую 10-ю армию до того, как она успеет отойти в район Ковно и Гродно. Предполагалось, что после этого германские армии разовьют свое наступление на восток.

Бои у Воли Шидловской 20-24 января — классический пример сражения на отвлечение и изматывание сил противника. Германское командование демонстративным наступлением с одной стороны спровоцировало командование Северо-Западного фронта на проведение операции с целью восстановления утраченных позиций. С другой стороны — этим отвлекалось внимание от готовящейся крупной наступательной операции в Восточной Пруссии. Причем германское командование не только отвлекло внимание от готовящегося удара в Восточной Пруссии, но и в его преддверии измотало резервы Северо-Западного фронта.

Неподготовленная операция, состоявшая из перемежающихся контратак противников, закончилась ничем, а войска противников понесли тяжелые потери.  Активным  противником контрнаступления был командующий 6-го армейского корпуса генерал-лейтенант В.И. Гурко. Василий Иосифович доказывал, что оно приведет лишь к напрасной трате людских и материальных ресурсов, но вынужден был подчиниться:  штаб фронта настоял на операции, в которой корпус Гурко (увеличенный до 6 дивизий) потерял около 40 тыс. чел., не добившись значительных успехов. На второстепенные направления были брошены все резервы. Тем не менее протесты В.И. Гурко привели к ускоренному сворачиванию операции. Генерал писал об отмене финальной «решительной атаки»: «Мы уступали неприятелю в артиллерии и количестве пулеметов, и я, оценив все существующие обстоятельства, доложил командующему 2-й армии генералу Смирнову, что, по моему глубокому убеждению, дальнейшие бесплодные атаки не имеют смысла. Если тем не менее вышестоящее командование настаивает на продолжении попыток захвата наших прежних позиций, то оно должно прислать для выполнения этой задачи нового начальника; командование может, если угодно, считать меня неспособным организовать необходимую для этого контратаку»[xix].

В историографии, особенно в последнее время, утвердилась точка зрения, что впервые химическое оружие было использовано против русских войск на Восточном фронте именно в конце января 1915 г. у Воли Шидловской[xx].  Как об этом писал в своих мемуарах немецкий генерал Э. Людендорф, «чтобы заставить русских поверить в продолжение наступления, 9-я армия в конце января должна была энергично атаковать в районе Болимова. Для этой цели верховное командование дало в наше распоряжение 18 000 снарядов, в том числе и с удушливым газом… Атака 9-й армии у Болимова состоялась 31 января. Для успешного действия газа мороз был слишком значителен, но тогда мы этого еще не знали. И вообще все произошло так, как было желательно… Атака произвела большое впечатление на русских… Вообще же тактический успех был незначителен. В стратегическом отношении цель была достигнута»[xxi].

После отвлекающей атаки германской 9-й армии на Болимов, произведенной 31 января, 8-я и 10-я армии начала 7-го февраля наступление в условиях снежной бури и при температуре 40 градусов ниже нуля. Не имея особого численного превосходства, зато имея превосходство в артиллерии 9:1, 10-я армия немедленно опрокинула слабый правый фланг русской 10-й армии. И все же, несмотря на то что две германские армии окружили и разбили основную часть русской 10-й армии, у них ушло на это так много времени, что успех в дальнейшем развить не удалось. На третьей неделе февраля русские все еще стояли насмерть в Августовских лесах (потеряв 50 000 человек) и выиграли таким образом время, за которое ставка смогла восстановить фронт. В марте немцы отошли назад, и атакующие русские войска вернули себе часть территории, потерянной в феврале.

Одновременно неожиданное русское наступление за рекой Неман завершилось взятием Мемеля 17 марта и атакой на Тильзит 20 марта. Поспешно сымпровизированная германская контратака, поддержанная фронтом, завершилась возвращением Мемеля за два дня до того, как австрийцы капитулировали перед русскими в Перемышле. К концу марта германские войска вернули себе все территории, утраченные ранее, после чего захватили порт Либаву.

11-й Сибирский стрелковый полк, входивший в 3-ю Сибирскую стрелковую дивизию, перешедшую в те дни в распоряжение 6-го корпуса генерала-лейтенанта В.И. Гурко, принимал активное участие в январских боях у Воли-Шидловской[xxii]. В ночь на 21 января готовилась очередная атака на занятый немцами господский двор. Первая линия немецких окопов располагалась шагах в 50–100 впереди него, вторая – несколько дальше, возле винокуренного завода. По замыслу командиров, первыми должны были броситься в атаку по центру 99-й пехотный Ивангородский и 100-й пехотный Островский полки, справа – бригада 55-й дивизии, а слева 233-й пехотный Старобельский и 235-й пехотный Белебеевский полки. За ними полагалось наступать 12-му Сибирскому стрелковому полку, а следом за ним в атаку вступал 11-й Сибирский стрелковый полк Ее Величества государыни императрицы Марии Федоровны[xxiii]. Однако все пошло не по плану. В четвертом часу утра в атаку поднялись только 11-й и 12-й Сибирские стрелковые полки.

11-й стрелковый полк вышел в 4 часа утра 21 января из д. Воля Медневская, где квартировался до этого, в походном порядке, проходя южную окраину деревни развернулся в строй побатальонно[xxiv]. 

Из записки подпоручика Колоскова 21 января 1915 г.: «1-й батальон начал разворачиваться от канавы, идет в две линии. В первой линии 2-я и 3-я роты, во 2ой — 1-я и 4-я… По рассказам стрелков батальон нисколько не уступает наступлению 17 ноября, первую линию окопов прошли без остановки, не доходя второй линии окопов полковник Бискупов был ранен. В командование батальоном вступил капитан Колюбакин. Около первой линии  был ранен прапорщик Клатцо. Во второй линии окопов батальон залег на время, так как не было возможности продвигаться вперед от сильного пулеметного огня. В этой линии окопов уже сидели части 99-го, 235-го и 217-го полков. Во всех частях было по 2-3 офицера. В нашем батальоне не было ни одного. Мы просидели так 2-3 минуты, пулеметный огонь прекратился, и фельдфебель 2-й роты с оставшимся за фельдфебеля унтер-офицером 1-й роты крикнули: «11-й полк! В атаку вперед!». Причем фельдфебель 3-й роты бросился вперед и фельдфебель 1-й роты стал выгонять из окопов. Наши стрелки быстро двинулись вперед, но большая часть остальных полков осталась в окопах. Тогда фельдфебель 1-й роты обратился к одному поручику (какого полка он не узнал): «Ваше благородие, чего же Вы не пособничаете в атаке? Ведь надо же выручать друг друга. Он ответил: «Нам не приказано, мы ждем смены». После этого фельдфебель 1-й роты бросился вперед. Батальон здесь шел вместе со 2-м батальоном нашего полка, 12 полком,   3-й и 4-й батальоны отстали и шли влево. Бежали по траншеям очень хорошо. Не добежали  80 м до немецких окопов — отступили тогда в окопы, которые теперь заняты 1-м батальоном. Причина — пулеметный огонь неприятеля — падали как скошенные»[xxv]. Русская артиллерия хорошо обстреливала господский двор, но поражала также и те мосты, где скрывались русские стрелки[xxvi].

Подвиг Александра Михайловича хорошо описан: Колюбакин был посмертно награжден Георгиевским оружием, было проведено расследование обстоятельств гибели. В фондах РГВИА хранится наградное дело и масса, можно сказать, оправдательных документов, в том числе мнения командира полка и начальника дивизии, а также воспоминания выживших в бою близ усадьбы Воля Шидловская подполковника Басалова, прапорщика Кладцо, боевого ординарца Колюбакина Баклыкова и фельдфебеля Марадулина. Архивные документы дают ясное представление о ночной атаке господского двора Воля Шидловская, захваченного немцами. По общему признанию, командир 3-й роты А.М. Колюбакин был душой атаки, все время шел впереди роты, в первой линии. Батальонный командир подполковник Бискупов вскоре был ранен и передал через своего ординарца приказание штабс-капитану Колюбакину принять командование батальоном. Командуя как ротой, так и батальоном, он все время подбадривал стрелков словами: «Вперед, вперед, ребята». Уже командуя батальоном, Колюбакин был ранен довольно сильно в руку, но не отправился на перевязочный пункт, на что имел право, и, не перевязав даже раны, стремительно и мужественно шел в атаку, увлекал за собой редевшие ряды своей и остальных рот батальона под пулеметным огнем противника, дошел до окопов немцев, располагавшихся за 50 шагов до усадьбы, выбил неприятеля из окопов и двинулся дальше, но тут пуля уложила его на месте. По словам Н.А. Колюбакиной, ее отец был смертельно ранен в голову[xxvii]. Роты батальона, понеся огромные потери (в батальоне осталось всего 140 человек, из 16 ротных командиров 11-го Сибирского стрелкового полка вернулись трое, а из роты Колюбакина уцелели только 10 человек, донесения командиру полка с передовой в тот день однотипны: «офицеров не видно»[xxviii]), а, главное, лишившись командира в лице Александра Михайловича, которого, как следует из материалов наградного дела, «они обожали, верили ему и за которым шли»[xxix], продвинулись еще несколько шагов, но, не видя своего начальника, не выдержали и отошли в окопы 99-го и 100-го полков, что располагались в 300 шагах от немецких окопов.

После ночной атаки штабс-капитан Колюбакин числился пропавшим без вести. Его тело осталось лежать перед самыми позициями неприятеля, на бруствере вражеских окопов. Нашли его только на следующую ночь, однако попытки вынести тело оканчивались неудачей. Место было открытое, спрятаться негде, а стрельба и артиллерийский обстрел с обеих сторон не прекращались. Лишь на четвертые сутки добровольцам-разведчикам или «охотникам», как их называли в то время, ночью удалось забрать тело Александра Михайловича и еще двух убитых в том же бою офицеров и ползком вытащить их. Некоторые из охотников-храбрецов сами были при этом ранены.

Колюбакин был похоронен близ местечка Жирандув. Над могильным холмиком был поставлен простой деревянный крест из отесанных сосновых стволов. Соратница Колюбакина по кадетской партии А. В. Тыркова писала: «Он лежал перед нами на низких полковых носилках, прикрытый брезентом, в суровой походной обстановке, без всякого следа той прощальной пышности, которой родные и друзья спешат в последний раз окружить тело отошедшего в иной мир человека. Ни цветов, ни венков, ни блеска парчи, ни даже гроба не могли дать ему там, на позициях. Только живой серой стеной, живой человеческой гирляндой окружили товарищи-солдаты тело павшего в бою штабс-капитана Колюбакина»[xxx]. Удивительно даже, что в фондах Центрального государственного архива кинофотофонодокументов сохранились фотографии тела Александра Михайловича и его первой могилы.

Только после этого в ночь на 27 января в адрес газеты «Речь» была отправлена из Варшавы телеграмма за подписью полковника Бурневича: «21 января геройски погиб при атаке штабс-капитан А. М. Колюбакин». На следующий день газета «Речь» опубликовала краткий некролог, написанный ночью П. Н. Милюковым: «В 4 часа ночи мы получили известие, что секретарь фракции народной свободы член 3-й Государственной Думы от Петрограда А. М. Колюбакин погиб смертью храбрых во время атаки на нашем западном фронте. Нашего бодрого, деятельного, благородного Александра Михайловича нет больше в живых. Острой болью отзовется это известие в сердцах тысяч людей, привыкших любить и высоко ценить бывшего избранника Петрограда. Более дорогой жертвы не могли принести родине политические друзья и единомышленники Александра Михайловича. Когда стало нам известно решение покойного добровольно стать в ряды нашей доблестной армии, у нас сжалось сердце от тревоги и предчувствия. Но не повернулся язык отговорить нашего друга; мы прониклись его решением и сердцем почувствовали высоту этого порыва, который продиктовало ему его сердце. Судьба хотела, чтобы весть о кончине Александра Михайловича пришла как раз в день созыва того высокого учреждения, идее которого служил покойный наш друг; за эту идею он и умер, как истинный народный избранник. Вечная слава тебе, незабвенный друг, вечная память твоему горячему сердцу, и да будет тебе земля пухом»[xxxi].

С 27 января начинается череда мероприятий в память Александра Михайловича. При открытии заседания Государственной Думы П. Н. Милюков произносит речь в память о депутате Думы избраннике от Петрограда А. М. Колюбакине. Все члены Государственной Думы, а также все министры, пришедшие на открытие Думы в полном составе кабинета, встают со своих мест, чтобы почтить память депутата. 29 января в Петрограде в Сергиевском всей артиллерии соборе была отслужена панихида по геройски павшем на поле сражения штабс-капитане А. М. Колюбакине. На панихиде присутствовали все виднейшие члены партии кадетов и парламентской фракции этой партии: Ф. И. Родичев, К. К. Черносвитов, А. И. Каминка, И. В. Гессен, а также члены семьи погибшего и многие другие его знакомые и друзья.

29 января принимается решение о розыске тела Александра Михайловича и доставке его в Петроград для прощания, а затем в Тверскую губернию для похорон возле родового имения. С этой целью думская фракция народной свободы решает отправить на место боев членов Думы Ю. М. Лебедева и К. К. Черносвитова[xxxii].

Однако уже 31 января стало известно, что тело А. М. Колюбакина найдено его дочерью Ниной, служившей сестрой милосердия на Западном фронте. Узнав о гибели отца, Нина Колюбакина с женой Н. В. Некрасова, Верой Леонтьевной, немедленно выехала на поиски его тела в Варшаву. Узнать ничего не удавалось, так как Нине не были известны ни корпус, ни дивизия, в которых воевал ее отец. В Варшаве Нине удалось встретить думского врача доктора Фамилианта, который высказал предположение, что отец ее погиб под Жирардувом, так как именно там происходили последние бои. Нина отправилась в Жирардув, где располагался санитарный отряд «Союза городов», во главе которого стоял князь В. А. Оболенский. К нему Нина предполагала обратиться за помощью, но опять помог случай. В поезде она встретила врача того полка, где служил ее отец. Врач рассказал ей об обстоятельствах гибели отца и указал место погребения. Нина отправилась к месту захоронения в деревню в трех верстах от Воли Шидловской. Прибыли ночью. Офицеры, товарищи отца, немедленно отвели Нину к могиле, освещая путь фонариком.

Н.А. Колюбакина так описывала свои ощущения после вести о гибели отца: «Было тяжело. Ушел не просто отец, ушел старший друг, человек светлого ума, болезненной честности, большой чуткой души, ушел в 46 лет в расцвете сил…Маленький свежий холмик уже запорошило снегом. На низком деревянном кресте была дощечка с надписью химическим карандашом: «Штабс-капитан Александр Михайлович Колюбакин». Я прижалась лицом к земле и на несколько минут застыла. Вера Леонтьевна осторожно тронула меня за плечо и сказала, что пора идти»[xxxiii]. Тело Александра Михайловича было перевезено Ниной Александровной и ее братом Михаилом Александровичем в Россию и захоронено в семейном склепе у церкви села Пятницкое Весьегонского уезда Тверской губернии, недалеко от своего родового имения Тюлькино. 5 февраля поезд с телом А. М. Колюбакина прибыл в Петроград на Варшавский вокзал. Встретить погибшего пришли родные, близкие, друзья, представители различных обществ и союзов, депутаты Государственной Думы, представители столичной администрации. На гроб возложили венки. Траурная процессия двинулась к Николаевскому вокзалу. Шли по Измайловскому проспекту, затем по Владимирскому и Невскому. Студенты образовали вокруг катафалка живую цепь. На Николаевском вокзале прощальные речи произнесли Ф. И. Родичев, П. Н. Милюков, М. М. Винавер. «В Петрограде гроб отца провезли по городу с Варшавского на Николаевский вокзал, провожало много народу — родные, друзья, товарищи по партии. Было много венков и цветов, много хороших слов. Потом мы провожали отца в родное Тюлькино и похоронили на скромном сельском кладбище» - вспоминает Н.А. Колюбакина[xxxiv]. К сожалению, семейный склеп Колюбакиных не сохранился, да и сама церковь Воскресения Господня, оригинальный и интересный памятник в стиле ампир, находится сейчас в удручающем состоянии.

Коллегами по партии было выпущено два сборника документов, посвященных А.М. Колюбакину: «Гражданин-воин: А.М. Колюбакин. 1868-1915»[xxxv] и «Памяти борца»[xxxvi].  Значительную часть материалов составили некрологи. Писал о подвиге Колюбакина и «Русский инвалид»: «…В бою 21 января 1915 г. при атаке господского двора Воля Шидловская, следуя с полным самообладанием во главе роты, не взирая на полученную рану, геройски вел ее, а за выбытием батальонного командира и весь батальон на германские окопы, причем пал смертью героя в 200 шагах от позиции противника»[xxxvii].

Пожалование Геогриевским оружием было Высочайше утверждено 16 июня 1916 г.[xxxviii] По словам правнука А.М. Колюбакина, М.Н. Марова, семье не был известен этот факт, возможно, они не успели получить награду отца и мужа до Февральской революции.

См. также:

Письмо потомка штабс-капитана А. М. Колюбакина к 100-летию его смерти