Не только Иванов, но и сам Николай II не желали ни кровопролития, ни гражданской войны в столице. Тем самым еще до отъезда из Могилева царь и назначенный им «диктатор» психологически отказались от вооруженной борьбы с мятежниками и революционерами, рассчитывая, вероятно, лишь на действенность ограниченных уступок и демонстрации со стороны войск, направляемых из Действующей армии в Петроградский район... К 100-летию Февральской революции*

В 0:55. 13 марта 1917 года в Могилеве начальник Штаба Верховного Главнокомандующего генерал от инфантерии Михаил Алексеев сделал свой последний доклад императору Николаю II. Алексеев сообщил Его Величеству содержание телеграмм, поступивших за предыдущее время от Главнокомандующего армиями Северного фронта генерала от инфантерии Николая Рузского и Генерального штаба генерал-лейтенанта Сергея Хабалова, командовавшего войсками Петроградского военного округа. Рузский отмечал пагубное влияние на состояние Действующей армии «продовольственной и железнодорожной неурядицы», докладывал о неоднородном составе войск, и необходимости принятия срочных мер, «которые бы могли успокоить население, вселить в него доверие и бодрость духа». Репрессии, по мнению Главкосева, могли лишь «скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное удовлетворение». Хабалов признал свое поражение в Петрограде и в частности доносил царю:

«Исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей, одни за другими, изменили своему долгу, отказываясь сражаться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками и обратили свое оружие против верных Его Величеству войск. Оставшиеся верными долгу весь день боролись против мятежников, понеся большие потери. К вечеру мятежники овладели большей частью столицы».

Затем Алексеев безуспешно попытался убедить императора отказаться от опасной поездки в Царское Село и остаться в Ставке, но царь не изменил своего решения. Кроме того, по одной из версий, начальник Штаба принялся убеждать Николая II согласиться с требованиями председателя Думы Михаила Родзянко и провести политическую реформу — то есть наделить Государственную Думу правом формировать кабинет министров Российской империи. По другой версии, ни о чем подобном речи ни шло, а государь объяснял Алексееву резоны своего поспешного отъезда в Царское Село, «так как новые условия организации правительств» требовали «пребывания его в столице». Но главная причина поездки заключалась в беспокойстве Николая II за судьбу семьи, о чем он откровенно написал в дневнике вечером 12 марта: «После обеда решил ехать в Ц.[арское] С.[ело] поскорее». О том же единодушно свидетельствовали современники, находившиеся в Ставке, и входившие в Свиту Его Величества.

Под «новыми условиями» подразумевался компромисс, на который к вечеру 12 марта соглашался Николай II: часть министерских назначений он оставлял за собой, а частью портфелей предлагал распоряжаться Думе. К сожалению, обе взаимоисключающие версии принадлежат одному и тому же лицу — царскому историографу генерал-лейтенанту Дмитрию Дубенскому, который изложил их в разное время. Поэтому внести ясность в вопрос о том, предлагал ли Алексеев во время своего последнего доклада царю провести политическую реформу, вряд ли возможно. Впрочем, даже если Алексеев и на самом деле предлагал государю согласиться с «паническими» предложениями Родзянко, в том не было ничего криминального. Николай II, например, и вечером 12 марта, и ночью 13 марта обсуждал те же самые вопросы с начальником «карательной экспедиции» генералом от артиллерии Николаем Ивановым. Поэтому непонятно, почему он не мог этого делать с Алексеевым, бывшим его ближайшим сотрудником в Ставке.

Вместе с тем интересна реакция в тот момент — и начальника Штаба, и Верховного Главнокомандующего — на петроградские события. Когда Алексеев вышел из царского кабинета и стал прощаться с министром Императорского Двора графом Владимиром Фредериксом, Дворцовым комендантом генерал-майором Владимиром Войековым и флигель-адъютантом полковником Анатолием Мордвиновым, то сказал свитским: «Напрасно все-таки государь уезжает из Ставки. В такое время лучше оставаться здесь. Я пытался его отговорить, но Его Величество очень беспокоится за императрицу и за детей, и я не решился очень уж настаивать». Мордвинов с тревогой спросил: «Что же делать?». Алексеев ответил: «Я только что говорил государю, что теперь остается одно: собрать порядочный отряд где-нибудь, например, около Царского Села и наступать на бунтующий Петроград. Все распоряжения мною уже сделаны, но, конечно, нужно время… Пройдет не менее пяти-шести дней, пока части смогут собраться. До этого с малыми силами ничего не стоит и предпринимать». Соответствующие приказания в штабы Северного и Западного фронтов Алексеев передал между 21 и 22 часами 12 марта, а дополнительные — о выделении артиллерийских батарей — в два часа ночи 13 марта. «Минута грозная, — телеграфировал Алексеев начальнику штаба Северного фронта генералу от инфантерии Юрию Данилову, — и нужно сделать все для ускорения прибытия прочных войск. В этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего».

Правота Алексеева, убеждавшего императора остаться в Могилеве, сегодня очевидна. Совет министров князя Николая Голицына к исходу суток 12 марта прекратил существование — и без всякого Высочайшего повеления фактически самораспутился, расписавшись в своем бессилии. Огромная империя осталась без управления, так как членов нового кабинета государь не назначил. На фоне крушения бессильного правительства в Таврическом дворце во второй половине суток 12 марта немедленно возникли два альтернативных центра власти: Временный Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов, претендовавший на представительство от имени мятежных солдат и бастующих рабочих, и Временный (по сообщению журналистов — Исполнительный) комитет членов Государственной думы (ВКГД) во главе с Родзянко. В создании обоих центров думские депутаты играли самую непосредственную роль.

С точки зрения автора, ВКГД стал первым правительственным органом, родившимся в результате Февральской революции: он разослал своих комиссаров в министерства и ведомства, и приступил к управлению. При этом в глазах современников ВКГД выгодно использовал свой — как будто легитимный — статус. Кабинет Голицына исчез, новый кабинет император не назначил. Чтобы обуздать хаос в столице, и не оставлять воюющую империю без управления, думцы создали временный правительственный орган во главе с председателем Думы. Шла война и безвластие грозило тыловой катастрофой. По-крайней мере, так это выглядело со стороны: объективные обстоятельства — массовые демонстрации, забастовки, беспорядки, солдатский бунт и несостоятельность министров Голицына — вызвали создание ВКГД, а не политические амбиции думцев, которые их умело скрывали.

Члены ВКГД настаивали на том, что только их Комитет следует считать единственной и полномочной властью. Во всяком случае, об этом говорил член ВКГД Павел Милюков, выступая 13 марта в офицерском собрании 1-го запасного полка: «В настоящий момент есть единственная власть, которую все должны слушать, это Временный комитет Государственной Думы. Двоевластия быть не может. Задача комитета — восстановить порядок и организовать власть, выпавшую из рук старого правительства». Ситуация представлялась думцами так: в силу своей несостоятельности и в условиях массовых беспорядков старый кабинет власть потерял, а Дума ее подобрала, чтобы спасти Россию от смуты.

Однако самоликвидация Совета министров Голицына еще не означала крушения всех государственных институтов. С исчезновением правительства в Петрограде Ставка из органа военного управления и связи автоматически превращалась в центр пребывания и функционирования легитимной государственной власти — надежный и защищенный армией, связанной присягой монарху и наследнику престола. Любые переговоры о реформах и изменениях в структуре управления империей, вплоть до назначения нового Совета министров, который царь так и не назначил, он мог вести в Могилеве с позиции силы. Здесь находилась его личная охрана — Л.-гв. 1-я Кубанская и 4-я Терская сотни Собственного Его Императорского Величества Конвоя. В Ставку надлежало немедленно вывезти из революционного района царскую семью и наследника, в чем заключалось верное намерение императрицы Александры Федоровны вечером 12 марта. Технические возможности для этого существовали.

С Высочайшим отъездом из Ставки терялись не только перечисленные преимущества, но и впустую уходило драгоценное время: политическая обстановка менялась по часам и требовала немедленной царской реакции, а монарх исчезал в пространстве вместе с литерными поездами. Даже подготовки и отправки «карательной экспедиции» — Георгиевского батальона — государь дожидаться не пожелал. С его поспешным отъездом Ставка перестала быть не только центром власти, но и центром силы. Могилев покинул не только император Всероссийский, но и Верховный Главнокомандующий, а ограниченные полномочия начальника Штаба были строго очерчены границей военного театра Действующей армии — и Петроград был исключен из этого театра с начала февраля. Императрица и больной наследник престола оставались в Царском Селе, в непосредственной близости от революционной столицы.

В 2:10 13 марта Николай II принял в поезде генерала Иванова, разговор с ним продолжался более часа. Речь шла о способах действий в Петрограде, грустных последствиях антимонархической агитации и необходимости политических реформ, о чем вновь напомнил государю главнокомандующий ПВО. Статусный монархист и верноподданный, начальник «карательной экспедиции» (!) одним из первых русских генералов высказался в пользу уступок Думе. До него об этом открыто писала Александра Федоровна, в завуалированной форме — Рузский, и, возможно, о том же говорил Алексеев во время последнего доклада. Наиболее важные слова прозвучали, по свидетельству Иванова, в конце диалога: «Ваше Величество, — откровенно заявил “диктатор”, — Я решил войска [в Петроград. — К. А.] не вводить, потому что, если ввести войска, произойдет междоусобица и кровопролитие». Царь немедленно ответил: «Да, конечно» [выделено нами. — К. А.]. Отметим здесь, что никакой стрельбы по демонстрантам, тем более нового Тюильри в Царском Селе не хотела и Александра Федоровна. «Ради Бога, только не было бы из-за нас крови», — говорила она в Царскосельском дворце офицерам Собственного Его Императорского Величества Конвоя. В этом смысле настроения императора и императрицы мало чем отличались от настроения генерала Хабалова, тянувшего с открытием огня по демонстрантам 8, 9 и 10 марта.

Показания Иванова имеют большое значение для понимания характера и последовательности дальнейших событий. Если ночью 13 марта Алексеев все еще считал возможным «собрать порядочный отряд» и «наступать на бунтующий Петроград», то вопреки позиции начальника Штаба, не только Иванов, но и сам Николай II не желали ни кровопролития, ни гражданской войны в столице. Тем самым еще до отъезда из Могилева царь и назначенный им «диктатор» психологически отказались от вооруженной борьбы с мятежниками и революционерами, рассчитывая, вероятно, лишь на действенность ограниченных уступок и демонстрации со стороны войск, направляемых из Действующей армии в Петроградский район.

Как это ни парадоксально, но ночью 13 марта генерал Алексеев, несмотря на все риски, был готов защищать престол силой оружия в гораздо большей степени, чем сам государь и начальник его карательной экспедиции.

Примиренческая позиция Николая II вполне понятна. Шла война. Петроградская смута застала Ставку накануне фронтовой наступательной операции, готовившейся в условиях нараставшего кризиса снабжения Действующей армии. Солдатский бунт создал серьезную угрозу тыловым районам Северного фронта, особенно линиям коммуникаций. На протяжении 1916 года и в январе 1917-го количество интендантских грузов, поступавших на театр военных действий — по сравнению с ежемесячными потребностями войск — неуклонно снижалось. На третьем году войны широкое распространение получили жалобы нижних чинов, в том числе в Гвардии, на питание. Теперь же с началом волнений положение с военным снабжением, особенно продовольствием, приобретало катастрофические перспективы. Возникла реальная опасность распространения стихийного мятежа на части и соединения Действующей армии, насчитывавшей почти 7 млн человек. Оставляло желать лучшего неблагополучное морально-нравственное состояние матросских команд, о чем, например, свидетельствовали тревожные результаты зимнего совещания флагманов и духовенства Черноморского флота. Поэтому своей главной задачей Николай II и высший русский генералитет считали сохранение снабжения, армейской дисциплины и удержание огромного по протяженности Восточного фронта. Перед этой задачей любые политические уступки выглядели второстепенными.

В 5:00 13 марта литерные поезда ушли из Могилева и исчезли почти на сорок часов. В Ставке остался Начальник Штаба, чьи полномочия и пределы власти касались только вопросов военного управления на театре расположения войск Действующей армии. Перед отъездом из Могилева Николай II не предоставил Алексееву никаких особых прав, выходивших за рамки его служебных обязанностей. Гораздо больший объем полномочий для действий в Петроградском районе предоставлялся генералу Иванову, который должен был выехать в столицу вместе с Георгиевским батальоном охраны Ставки через шесть-семь часов после императора.

(Продолжение следует.)