Училище было ярко освещено. При входе и лестнице стояли пуле­меты. Коридоры, классы были битком набиты юнкерами, офицерами, солдатами. Стоял шум и гомон. Слышались слова команды. Приходи­ли и уходили небольшие отряды. В актовом зале шел митинг. Офицер с энергичным лицом, полков­ник Дорофеев, горячо говорил о соблюдении дисциплины и единстве действий.

 

Рядом в одном из классов держал постоянное заседание Совет офицерских депутатов, дававший директивы, так сказать, морально­го характера. Наш приход вызвал долгие прения, сначала в порядке информации, потом к порядку дня, потом еще в каком-то другом порядке. Как было видно, Совет был «в контакте» с командующим и поддерживал его политику. Было странно, что в этом собрании не было ни одного офицера с боевым орденом.

 

Немного надо было пробыть в училище, чтобы убедиться, что высшего командования нет никакого. Распоряжались действиями по от­дельным районам различные офицеры. Авторитетнее других распоряжался тот же полковник Дорофеев, которого мы видели на митинге. Но настроение было бодрое. Первый день, как собравшиеся в училище перешли к наступательным действиям, дал много. Был взят Кремль, занят Почтамт, телефонная станция… Все это было занято с боем. Юнкера заняли также здание «Метрополя», как важный стратегический пункт. Образовавшаяся уже Красная гвардия нигде не могла выдержать удара. Наутро намечалась атака революционного штаба, в доме генерал-губернатора. Нужно было разорить осиное гнездо и крепко держать Москву.

 

В тот же вечер я пошел в караул на Никитский бульвар. Мы выдвинули посты к Никитским Воротам, не встретив сопротивления. Там мелькали за углами темные фигуры, стреляли по фонарям. Караул открывал огонь по отдельным людям, перебегавшим в темноте переулков. Мы держались за углами, старались пользоваться ими как прикрытием. В неверном свете уцелевших уличных огней можно было разобрать, что на проездах Тверского бульвара роют окопы. Караул ра­зогнал огнем эти работы...

 

После полночи пришел гонец из училища с приказанием прекра­тить огонь, так как заключено перемирие. Мы с трудом могли этому поверить. Но оказалось, что Рябцев действительно заключил переми­рие с большевиками по настоянию Комитета общественной безопас­ности. Думские политики, желавшие установить власть путем «сгово­ра», были, как оказалось, потрясены тем, что при занятии Кремля юнкера перекололи несколько солдат. Они настойчиво требовали по­этому «прекращения кровопролития». Офицерство негодовало по поводу этого перемирия, которое, несом­ненно, было заключено во вред делу. Обстановка именно требовала действий быстрых и решительных. Надо было бы развить успех и по­кончить с революционным штабом.

 

Утром я ушел из училища предупредить домашних. Пришлось об­ходить далеко переулками, чтобы миновать красногвардейские цепи; Днем возвращался в училище теми же дальними обходами. Всюду была заметна, несмотря на перемирие, подготовка к решительным действиям с большевистской стороны. Везли пушки и устанавливали Их на площадях и больших улицах, прилегающих к училищу. Рыли окопы, занимали те или иные здания, имеющие боевое значение. Перемирие было явно использовано для усиления своего положения военно-революционным штабом, нарушено самым вопиющим образом.

 

В городе прошел слух о подходе со стороны фронта казачьих полков, верных Временному правительству, или, как тогда говорили, «стоящих платформе Временного правительства»... Добрался поэтому я в училище в радостном настроении. Там уже находилось несколько казаков с офицерами... Их эшелоны застряли около полутораста верст от Москвы и могли быть поданы в город не позже завтрашнего дня. В училище с доверием ждали подхода конных частей, с помощью которых можно будет быстро восстановить порядок.

 

Но полковник Рябцев уже не пользовался авторитетом. Заключение им перемирия явно в пользу противника лишило его доверия. «Полковник Рябцев или нас продает, или нас предает, — говорили, многие. — Большевиков можно в порошок стереть. Но пусть он бросит сидение в думском комитете, пусть командует». Совет офицерских депутатов защищал Рябцева. По мнению Совета, командующий должен держать контакт с «общественностью». Общий же голос был тот, что необходимо, чтобы авторитетный генерал принял бы команду. На состоявшемся совещании, где участво­вал Н.Н. Щепкин, Новгородцев и много офицеров, было решено по­слать депутацию к Брусилову, находившемуся тогда в Москве.

 

Я был в составе этой депутации, и мы пошли к Брусилову немед­ленно. В своей квартире, в одном из переулков на Остоженке, он си­дел в черном бешмете, этот обвеянный победами вождь армий, сухонький и седоватый, и ничего нельзя было прочесть на его бес­страстном лице. «Я нахожусь в распоряжении Временного правительства, и если оно мне прикажет, я приму командование», — сказал Брусилов в ответ на горячие обращенные к нему мольбы. Мы ушли ни с чем.

С утра 30-го числа заговорили пушки. Большевики поставили ору­дия в Замоскворечье и били по Кремлю прямой наводкой. Какой-то прапорщик распоряжался стрельбой. Снаряды попадали в соборы, Архангельский, Успенский, во дворец, разрушали вековые историчес­кие святыни... Почему-то били по Василию Блаженному, сбивали главы... От Боль­шого театра стреляли по «Метрополю», занятому юнкерами, по краю городской думы. Сразу обозначались потери.

 

В наступление мы никуда не перешли. Командования не было. Продолжались неизвестно для какой цели оборонительные действия. Большевики вели уже настоящие атаки против Никитских Ворот... Но александровцы держались твердо и атаки отбивали лихо. Население попряталось. На улицах не было видно ни души. Помочь александровцам не шел никто. Часто большевистские пушки остава­лись без прикрытия, и не находилось в окружающих домах несколь­ких смелых людей, чтобы пушки эти испортить. Лишь кое-где несколь­ко сестер милосердия устраивали перевязочные пункты, подававши6 помощь раненым обеих сторон.

 

Едва стемнело, один лихой офицер с кучкой юнкеров поехал на автомобиле на Ходынку и на глазах толпы солдат увез из парка артиллерийских казарм орудие и ящик со снарядами... Орудие поставили на площади против Александровского училища. Успех попытки доказывал, что решительные действия дадут результат благоприятный. Надо было настоящего начальника. Вечером у группы офицеров возникла мысль ликвидировать Рябце­ва.

 

Выполнение этой задачи было возложено на доблестного офицера корнета Дурова. «Что вам угодно?» — вскрикнул Рябцев, бледный и встревоженный, смотря на вошедших без доклада офицеров. Корнет Дуров едва успел сказать, что кровь льется даром и офице­ры не видят выхода из положения... «Офицерские депутаты, ко мне!» — завизжал перепуганный командующий.

 

Из задней комнаты выскочил подпоручик Якулов, председатель Совета, и загородил Рябцева. Момент был упущен. Рябцев исчез. Якулов, присяжный поверенный по профессии, разразился речью о самопожертвовании и дисциплине... Все осталось по-старому.

 

Первое ноября принесло новое разочарование. Союз железнодо­рожников, так называемый Викжель, после долговременного обсужде­ния постановил не пропускать в Москву казачьих эшелонов, дабы не брать тем самым стороны офицеров в гражданской борьбе.

 

Труднее и труднее становилось александровцам. Бессменные дежур­ства в караулах, на постах, где предательская пуля ждала из-за угла, недостаточное продовольствие, ежечасные потери, нарастающее, нако­нец, сознание, что дело проиграно, ощущение безысходности стано­вившееся яснее и яснее, — все это понижало боеспособность немно­гочисленной национальной дружины. Особенно убивало то, что «буржуазное» население, и в том числе огромное количество находившихся в Москве военных, предпочитало отсиживаться в квартирах, но на зашиту социального строя не шло.

 

 

Пришлось уйти из «Метрополя», в котором невозможно было держаться после того, как большевики поставили пушку в расположенном напротив Малом театре. Уже трудно было держаться в Кремле, в котором были разбиты несколько ворот подвезенными орудиями. 2 ноября между Комитетом общественной безопасности и военно-революционным штабом был заключен и подписан мир.

 

Источник: Часовой. №94-95. Декабрь 1932.

На фото: юнкера Александровского училища в Кремле; Беклемищевская башня со сбитым шатром; поврежденный образ святителя Николая Чудотворца с Никольских ворот.