В ХХ столетии большая часть населения града Петрова исчезала дважды.

В 1916 году население российской столицы составляло более 2,4 млн. жителей. В 1920 году в Петрограде осталось лишь 740 тыс. человек — и об этом пореволюционном опустошении города нам помнится сегодня еще даже меньше, чем о военном. Накануне войны в 1941 году в Ленинграде проживали почти 3 млн. человек, а в 1944 — менее 550 тыс. (1)[1] Конечно, в каждом случае убыль населения определяли разные причины, в том числе не только смертность от голода и болезней, но и последствия террора, репрессий и миграции. Многие жители вынужденно покинули город, остались в живых, но уже не смогли в него вернуться. Тем не менее масштабы смертности тактично называемой демографами избыточной производят гнетущее впечатление.

Память о Ленинградской битве избирательна. В бесконечных дискуссиях на военно-исторические темы лишь немногие коллеги соглашаются с тем, что в августе — сентябре 1941 года, противник практически сумел окружить войска — не армии — а целого фронта и прочно удерживать их в окружении в течение долгих месяцев (2)[2]. Еще реже сегодня можно услышать точку зрения, в соответствии с которой прямую ответственность за колоссальную смертность и неописуемые страдания гражданского населения огромного города несут Сталин и высшая партийная номенклатура, включая руководителей ленинградских коммунистов во главе со Ждановым. Им принадлежала полнота власти, они располагали необходимыми средствами и полномочиями, чтобы предупредить или минимизировать смертность ленинградцев.

По агентурным донесениям, поступавшим через линию фронта в немецкие органы СД, в конце декабря 1941 года в Ленинграде на «черном рынке» 100 гр хлеба стоили 60-70 рублей (при официальной государственной цене 1,1 рубль за килограмм), кошка — до 250 рублей, собака — от 300 рублей. При этом дефицитных животных, как отмечал источник, «едва ли можно увидеть» на улицах (3)[3]. Действительность выглядела жуткой. Руководители Управления НКВД по Ленинградской области докладывали в Москву о ценах на «черном рынке» по состоянию на 25 декабря 1941 года: хлеб (100 гр) — 30 рублей, масло (100 гр)  — 70-80 рублей, сахар (100 гр) — 30 рублей, мясо (кг)  — 200 рублей, конина (кг)  — 150 рублей, картофель (кг)  — 60 рублей, чай (50 гр)  — 60 рублей, шоколад (100 гр)  — 130-160 рублей, папиросы «Беломорканал» (пачка)  — 10 рублей. За часы давали 1,5 кг хлеба, за сапоги в хорошем состоянии  — 3 кг. (4)[4]

Голод терзал и опустошал город. Противник, получавший информацию о ситуации в городе зимой 1941/42 годов, констатировал:

«Часто трупы даже не вывозят из квартир, а оставляют их в неотапливаемом помещении. В бомбоубежищах часто находят умерших, которых также не вывозят. Показательным является и то, что в неотапливаемых помещениях, коридорах и во дворе Александровской больницы находится 1200 трупов. Уже в начале января число умерших от голода и холода составляло 2-3 тыс. человек в день. В конце января в Ленинграде ходил слух о том, что ежедневно в городе умирает уже 15 тыс. человек и в течение последних трех месяцев от голода умерло уже 200 тыс. человек. Эта цифра по отношению к общей численности населения также не является слишком высокой. Однако, следует принимать во внимание, что количество жертв с каждой неделей будет быстро расти, если сохранятся внешние условия (голод и холод). Сэкономленные продукты питания для горожан, однако, не имеют решающего значения. Сообщают, что больше всего от голода страдают дети, особенно маленькие, которым просто нечего есть» (5)[5].

Однако, как напоминает нам старинная поговорка, в ратном поле две воли.

И если 18-ю армию Вермахта привела к окраинам Ленинграда партия Гитлера, то ответственность за прорыв врага, благосостояние и безопасность миллионов горожан целиком лежала на партии Сталина. Ведь именно Коммунистическая партия громогласно и публично готовилась к большой европейской войне едва ли не с 1929 года. Ради «безопасности города Ленина» — по официальной версии — Советский Союз совершил неспровоцированное нападение на соседнюю Финляндию 30 ноября 1939 года, вероломно нарушив договор о ненападении. Ради разгрома любого империалистического агрессора «малой кровью и на его собственной территории» страна превратилась в один большой цех и на протяжении предвоенного десятилетия производила вооружение в циклопических масштабах.

В результате этой изнурительной двенадцатилетней подготовки всего лишь за первые два с половиной месяца советско-германской войны Ленинград оказался в блокадных тисках между позиционными линиями не только немецких, но и финских войск. Осенью 1941 года Финляндия, сохраняя дипломатические отношения с Великобританией и США, вела собственную войну — «войну-продолжение» — против СССР. Поэтому воля большевиков-сталинцев воплотилась в конкретных военно-политических и управленческих решениях, предопределивших судьбы ленинградцев.

Среди блокадников в период даже самых тяжелых страданий зимой 1941/42 годов сохранялась устойчивая группа людей, не терявших веры в заботу и попечение Сталина о благе умиравших горожан. Так, в частности, в конце декабря 1941 года в спецсообщении НКВД приводились позитивные заявления ленинградцев в связи с увеличением норм выдачи хлеба. Психологически это выглядело вполне объяснимым: сначала Сталин и Жданов уменьшили выдачи хлеба практически до смертельного минимума, но затем они же и увеличили нормы, вернув надежду. 

Рабочий Зуев (завод № 196): «Будет и еще прибавка хлеба, ведь товарищ Сталин знает о нашем положении в Ленинграде. Мы своей работой ответим партии на заботу о нас и наших семьях. Спасибо нашему правительству».

Декан факультета института авиаприборостроения, профессор N: «Сталин знает о положении в Ленинграде, он предусмотрел всё, подготовил большие запасы продуктов, которые сейчас начинают прибывать в город».

Официантка ресторана «Квисиана» Морозова: «Товарищ Сталин и наше правительство заботятся о народе. Блокада еще не прорвана, а правительство сумело найти выход из тяжелого положения и ленинградцев воодушевило. Я лично сама готова отдать, если потребуется, и жизнь за такое теплое отношение к нас со стороны правительства» (6)[6].  

Чекисты фиксировали и высказывания полярные предыдущим. Часть из них коррелировалась с материалами спецсообщений и сводок органов госбезопасности начала и конца 1930-х годов (7)[7].

Работница Шазлинская (завод № 371): «Нам надо организованно бросить работу, всех не расстреляют. Всё, что говорят про Гитлера — надо понимать наоборот» (8)[8].

Из писем и корреспонденции (без указания авторов):

«Хлеба дают 125 грамм в день. Здесь такой голод, что не знаю, переживем или нет. Едим даже кошек и собак» (9)[9].

«Довоевались вояки — нет ни хлеба, ни табаку. Не дождешься, когда всё это кончится. А в общем не жалеет народа наше правительство. Спрашивается, за что воюем?» (10)[10]   

В связи с этим редко обсуждаются три риторических вопроса, имевших  непосредственное отношение к блокадной трагедии.

Первый. Все ли возможности по эксплуатации водного транспорта на Ладоге во время осенней навигации 1941 года, а затем автотранспорта на «Дороге жизни» использовала власть для ускорения эвакуации и увеличения запасов продовольствия в осажденном Ленинграде?

Марк Солонин произвел простые вычисления. В сентябре 1941 года в Ленинграде жители получили 2 млн. 544 тыс. карточек. Для того чтобы на каждую карточку выдавать чистый без примесей хлебный паек в 700-800 грамм ежесуточный расход муки составил бы примерно 1,5 тыс. тонн, с учетом типового припека. Для доставки муки в таких объемах по Ладоге ежедневно требовались 5–6–7 барж с минимальной загрузкой.

К началу блокады Северо-Западное речное пароходство имело на Ладоге 5 озерных и 72 речных буксира, 29 озерных и около 100 речных барж. Правда, оказалось, что к осенней навигации из всех транспортных средств пригодны лишь 29 барж. До 7 ноября 1941 года они доставили в Ленинград только 45 тыс. тонн продовольствия, преимущественно хлеба, при этом общие потери перевезенных грузов до 7 ноября 1941 года — по разным причинам, включая воздушные атаки противника — составили менее 5 % (11)[11].

Описание всевозможных транспортных и технических сложностей во время навигации не объясняет главного факта — муки в блокированный город водным путем оказалось доставлено необъяснимо мало. И даже из этой малости продовольствие удавалось расхищать тоннами. 12 января 1942 года в сводке № 10042 Ленинградского УНКВД чекисты констатировали: «Начиная с третьей декады декабря месяца 1941 года, продуктовые карточки населения Ленинграда полностью не отовариваются». 10 февраля 1942 года в сводке № 10198 сообщалось:

«Населению в счет январских норм не отоварены продовольственные карточки по мясу, жирам, кондитерским изделиям. При потребностях в жирах на месяц, для выдачи по карточкам в январе 1 362 тонны, населению не выдано 889 тонн». [65 %] «Из положенных к выдаче 1 932 тонны мяса, не выдано 1 095 тонн». [56 %] По кондитерским изделиям требовалось выдать по карточкам в январе 2 639 тонн, не выдано 1 373 тонны». [52 %] (12)[12]  (курсив и проценты авт.)

Военно-автомобильная дорога через Ладогу спасала человеческие жизни.

Вместе с тем начальник «Дороги жизни» М. А. Нефёдов записывал в самые страшные недели блокадного Голодомора:

«10 декабря 1941. Бензин — острая проблема.

  11 декабря 1941. Сплошной подвох с бензином.

  22 декабря 1941. Лимитирует горючее.

    1 января 1942. Положение с горючим снова стало очень острым. Парк стоит» (13)[13]. 

В один вечером 15 декабря 1941 года по трассе Ленинград — Ладожское озеро — Бабаево стояло 120 автомашин из-за отсутствия горючего. Вызывают неизбежные вопросы противоречивые данные о грузоподъемности автотранспорта. В ноябре — декабре 1941 года в среднем в сутки через Ладогу перевозили 361 тонну грузов. А 31 марта 1942 года через Ладогу перевезли 6423 (!) тонны (14)[14]. Чем объяснить такую колоссальную разницу?..  

Второй. Какие неофициальные дипломатические усилия в период осени 1941 — зимы 1942 годов предпринимал Сталин для того, чтобы добиться выхода Финляндии из войны и заключения советско-финляндского мирного договора, способного решительным образом изменить положение вымиравшего города?

У финнов были все основания опасаться Советского Союза после окончания «Зимней войны» и тяжелых условий Московского договора 1940 года. Мира между бывшими противниками не было. В ноябре 1940 года во время визита в Берлин Молотов настойчиво требовал от Гитлера выполнения условий Московского пакта 1939 года, в соответствии с которым Финляндия входила в зону интересов СССР. Здесь следует напомнить читателям, что советская сторона рассматривала секретный дополнительный протокол не в качестве самостоятельного документа, а в качестве составной части пакта (15)[15]. Своё недовольство — а по сути, недовольство Сталина — Молотов выразил Гитлеру такими словами: «Он [Молотов] не понимает, почему Россия должна откладывать реализацию своих планов на шесть месяцев или на год. В конце концов, германо-русское соглашение не содержало каких-либо ограничений во времени и в пределах своих сфер влияния ни у одной из сторон руки не связаны» (16)[16]. Действительно, Сталин никогда не считал свои руки связанными. Со времен VII съезда РКП(б), состоявшегося в марте 1918 года, Центральный комитет Коммунистической партии имел полномочия во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну. 

Намерения, о которых говорил Молотов, очень быстро приобрели вполне конкретные очертания. 25 ноября 1940 года Нарком обороны маршал Семён Тимошенко и Генеральный штаб Красной армии направили специальную директиву командующему войсками Ленинградского военного округа генерал-лейтенанту Михаилу Кирпоносу. Директива приказывала «приступить к разработке плана оперативного развертывания войск Северо-Западного фронта» против Финляндии. Главную задачу Тимошенко ставил так: «Разгром вооруженных сил Финляндии, овладение её территорией в пределах разграничений и выход к Ботническому заливу на 45-й день операции». Переход в наступление предусматривался на 35-й день мобилизации от дня начала. План получил шифрованное название: «С.З.-20» (17)[17].

Давление Сталина на Хельсинки не прекращалось. И всё это — вкупе с подрывной деятельностью финских коммунистов, созданием «Карело-Финской» ССР, последствиями «Зимней войны» — привело Финляндию к «войне-продолжению» летом 1941 года. План «С.-З.-20» по овладению территорией соседней страны гарантировал финнам самые прогрессивные большевистские институты — ГУЛАГ, НКВД и колхозы. Но план  пошел прахом.

30–31 июля 1941 года финны начали наступательные операции на Карельском перешейке. Спустя несколько дней у противника обозначился успех, а командующий 23-й советской армии Северного фронта генерал-лейтенант Пётр Пшенников был снят с должности. Только под влиянием этого нового кризиса на Карельском перешейке 4 августа Сталин обратился к Рузвельту: «Если бы Правительство США сочло бы необходимым пригрозить Финляндии разрывом отношений, то Правительство Финляндии стало бы более решительным в вопросе отхода от Германии. В этом случае Советское Правительство могло бы пойти на некоторые территориальные уступки Финляндии с тем, чтобы замирить последнюю и заключить с нею новый мирный договор» (18)[18]. Однако что означала расплывчатая фраза «некоторые территориальные уступки» Сталин не разъяснил, оставив себе широкие возможности для маневров. В следующие месяцы, когда в Ленинграде начался голод, его позиция по данному вопросу решительно изменилась.

Осенью 1941 года Великобритания и США, сохранявшие дипломатические отношения с Финляндией, оказывали серьезное давление на Хельсинки. Лондон угрожал объявлением войны. Вашингтон заявлял, что поражение Германии предрешит и судьбу Финляндии. В конце октября американцы даже пожелали узнать у финских дипломатов, каким образом могло бы состояться заключение мира между Финляндией и СССР.

В этой ситуации неформальное заявление Сталина через союзников о готовности пересмотреть условия Московского мирного договора 1940 года и территориальные итоги «Зимней войны» при поддержке Вашингтона могло бы послужить основой для мирных переговоров и в конечном итоге облегчить положение ленинградцев. Сталин же писал Черчиллю лишь о том, что СССР «ничего другого и не предлагал, как прекращение военных действий и фактический выход Финляндии из войны» (19)[19].

И не более того.

Сталин хотел, чтобы Финляндия вышла из войны. Но не собирался давать ей какие-либо гарантии в будущем, тем более по поводу аннексированных в 1940 году восточных районов. Диктатор мало интересовался тем, как участие Финляндии в войне влияет на судьбу ленинградцев и 16 декабря в беседе с британским министром иностранных дел Энтони Иденом Сталин заявил о необходимости восстановления советско-финляндской границы образца 1941 года. В разгар успешного контрнаступления войск Западного фронта под Москвой Сталин напрочь забыл о когда-то высказанном намерении «пойти на некоторые территориальные уступки» крошечной Финляндии, а Голодомор в Ленинграде его не интересовал. Интересно, что во время этой встречи Сталин предлагал заинтересованным сторонам подписать новый секретный протокол, касавшийся послевоенных европейских границ.

Третий. Можно ли было уменьшить смертность наиболее незащищенных групп населения при условии отказа партийной и советской номенклатуры от привилегированного снабжения продовольствия, размеры и качество которого по-прежнему остается малоизвестным?..

Жесткая стратификация продовольственного снабжения вела и к разной смертности в разных группах населения. Так, например, по свидетельству 1-го секретаря Ленинского райкома ВКП(б) А. М. Григорьева, «из состава аппарата райкома, Пленума райкома и из секретарей первичных организаций никто не умер» (20)[20]. В соответствии с постановлением Ленинградского исполкома от 17 декабря 1941 года ужин секретарям райкомов ВКП(б), председателям райисполкомов и их заместителям отпускался без зачета продовольственных карточек. В I квартале 1942 года в умиравшем городе можно было получить шоколадный торт, мясо, белый хлеб, масло, курагу, печенье…(21)[21] всё лишь зависело от того, насколько ценной считала власть жизнь того или иного ленинградца. 

Инструктор отдела кадров Ленинградского горкома ВКП(б) Н. И. Рибковский, вступивший в должность в декабре 1941 года, в марте 1942 года отправился поправлять здоровье в горкомовский стационар в поселке Мельничный Ручей. Вот его записи:

«Каждый день мясное — баранина, ветчина, кура, гусь…колбаса, рыбное — лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину» (22)[22].

Нравственных мук и терзаний «люди I категории» не испытывали.

Они берегли свои жизни для партии.

И партия, в свою очередь, берегла жизни настоящих большевиков.

Распространенные до сих пор представления о недостаточных запасах продовольствия и объективных трудностях снабжения трехмиллионного города сегодня мы должны согласовывать с ныне доступными сведениями о результатах борьбы органов НКВД с расхитителями и мародерами, совершавшими свои преступления в Ленинграде. В умиравшем городе процветали в чудовищных масштабах спекуляция и воровство, которыми занимались тысячи людей, использовавших служебное положение. Тоннами исчезало продовольствие (хлеб, крупы, мука, сахар и др.). Следовательно, оно поступало в столовые, магазины, на склады, базы, в бесчисленные подсобные помещения.

За время с 1 октября по 25 декабря 1941 года в Ленинграде органы НКВД арестовали 1524 крупных спекулянта, расхитивших по официальной оценке 192 тонны продовольствия. В январе 1942  — еще 657 человек, итого за 4 месяца — 2181. За период с июля по ноябрь 1942 года — 1642 человека. Лишь в сентябре  — декабре 1942 года у арестованных расхитителей сотрудники НКВД изъяли  более 2,3 млн. рублей, облигаций на сумму более 500 тыс. рублей, золотых монет на сумму 4095 рублей, более 12,5 кг золотых изделий, 206 золотых часов и почти 13 тонн продовольствия (23)[23].

К сожалению, нам не удалось найти сведения о количестве расхитителей и их соучастников, арестованных чекистами в феврале  — июне и декабре 1942 года, чтобы составить полную картину о разрушении продовольственной безопасности Ленинграда изнутри блокадного пространства. Дискуссионным остается вопрос о том, какую реальную часть коррупционно-мародерской системы в сфере завоза, хранения и распределения продовольствия в блокадном городе удалось ликвидировать сотрудникам НКВД, и в какой степени она продолжала функционировать впоследствии.

Кроме мародерства и хищений на ситуацию с продовольственным снабжением ленинградцев негативно влияла и органическая бесхозяйственность — неизлечимая язва сталинского государственного капитализма. Так, в спецсообщении № 1030 НКВД от 11 января 1943 года подчеркивалось, что при обследовании неприкосновенных запасов, хранившихся в 65 специальных помещениях, в 39 из них, «ввиду непригодности кладовых, несоблюдения требований санитарного надзора и неприятия своевременных профилактических мер», обнаружилась порча продовольствия грызунами, плесень и приход продовольственных товаров «из-за плохого хранения в негодное состояние». В магазине № 82 в Октябрьском районе на каждые 100 гр гороха (партия почти в 2,7 тонн!) приходилось «10 экземпляров клеща». В Выборгском районе в магазине № 47 большую часть сухарей (партия почти в 4 тонны!) погрызли и повредили крысы. Продукты мокли от сырости и покрывались плесенью (24)[24].

Оценить общие потери продовольствия в блокадном Ленинграде по причинам злосчастной бесхозяйственности вряд ли возможно. Но даже отдельные примеры позволяют предполагать, что речь идет о многих утраченных тоннах — и это происходило регулярно в критической ситуации, когда спасение человеческой жизни зависело от лишних двухсот грамм хлеба.

Приведенных примеров достаточно для того, чтобы расстаться с популярными мифами о сталинском социуме, в котором якобы отсутствовали коррупция, воровство и лихоимство по причине высокой организации управления, контроля и распределения. Большевики, превратив население в завистливых бедняков, приучали его существовать в привычных условиях всеобщего блата, махинаторства и дефицита. Всевластие номенклатуры ВКП(б) — нового привилегированного класса, опиравшегося на специфическую социальную группу советского актива — привело к созданию госкапиталистической модели и особых общественных отношений. В их рамках можно было тоннами красть продовольствие или манипулировать с ним в умиравшем городе.

Хищения, цинично совершавшиеся в таких серьезных масштабах, необходимо рассматривать как неизбежный результат целенаправленного разрушения ленинцами-сталинцами русской частной и общественной морали на протяжении предшествующих двадцати пяти лет большевистской власти. Бесконечные социальные чистки, террор, коллективизация, практически полное уничтожение самой крупной Поместной Православной Церкви в мире, государственное принуждение к ежедневной лжи и лицемерию привели к социальной атомизации. Исчезло понятие личного греха и греховности — и те, кто расхищали продовольствие тоннами, не видели в том ничего предосудительного. Они жили по старому лагерному принципу «умри ты сегодня, а я завтра» и выгодно пользовались служебным положением, которое создала им уродливая сталинская система, ранее сама обрекавшая на голод «бывших» людей и колхозно-раскулаченное крестьянство.

Смерть от голода наступала не только медленно, но и мучительно. Крайняя степень отчаяния, граничившая с безумием, порождала людоедство. Эта страшная форма человеческой деградации не была новой в Советском Союзе. 80 лет назад, зимой и весной 1933 года во время голодомора, поразившего Украину, Дон, Кубань, Поволжье, Казакскую АССР и некоторые другие регионы, сотрудники ОГПУ неоднократно докладывали о том, как каннибализм принимал даже внутрисемейные черты, когда родители убивали младших, чтобы прокормить старших (25)[25]. Однако подобная информация считалась государственной тайной. Революция 1917 года закончилась для крестьянства колхозным закрепощением и Голодомором 1933 года.

Но кто из современников бурных событий эпохи мог представить каннибализм в столице трех революций?

С декабря 1941 по декабрь 1942 года за употребление в пищу человеческого мяса в Ленинграде органы НКВД арестовали по суммарным данным 2065 человек. По состоянию на июнь 1942 года, из 1965 человек, чьи дела были рассмотрены, 586 человек осудили к расстрелу, 688 получили разные лагерные сроки, судьба остальных (691) неясна (26)[26]. Несколько сот случаев каннибализма попали в поле зрения органов, но, скорее всего, зафиксированы не все. Равно как и не всех каннибалов удалось выявить. Более всего арестованных оказалось в страшном феврале 1942 года — 612 человек.

Из сводок Ленинградского УНКВД видно, что жуткие блокадные слухи и воспоминания о детях, пропадавших зимой и весной 1942 года, имели под собой реальную основу, хотя, возможно, как любое устное творчество, носили преувеличенный характер. Прабабушка автора, Ядвига Теофиловна Малаховская, и бабушка, Екатерина Ивановна Карионова, ныне покойные, пережили всю блокаду, но в семейных разговорах признавались, что о людоедах не слышали. Единственный раз зимой 1942 года они видели на улице труп молодой женщины с ногой, явно отрезанной каннибалами.

Вопрос о том, сколько человеческих жизней унес голод во время Ленинградской  блокады носит до сих пор острый и дискуссионный характер. По официальной версии комиссии Ленинградского горисполкома (1945) во время блокады в черте города погибли 649 тыс. человек (632 253 от голода и 16 747 — от бомбардировок и обстрелов). В феврале 1942 года в разгар голода в Ленинграде было выдано чуть более 2,1 млн. карточек. Органы НКВД зафиксировали за октябрь — декабрь 1941 года 67 994 смерти, а в 1942  — 463 749, итого 531 743 (27)[27]. Среднесуточная смертность по оценкам чекистов составляла: в январе 1942 года — 3121 человек, в феврале — 3429, в марте — 2629, в апреле — 2337. Для учета в первую очередь они использовали данные отделов ЗАГС. Однако, скорее всего, в названные цифры включены ленинградцы, умершие и по естественным причинам.

Вместе с тем учет умерших и погибших во время блокады был весьма неполным, особенно среди беженцев, прибывших в город летом 1941 года. От голода умирали многие эвакуированные — и на этапах эвакуации, и в тылу, а от последствий дистрофии — горожане, остававшиеся в городе в 1943–1945 годах. Дистрофией страдали более 85 % ленинградцев. Поэтому суммарные оценки жертв ленинградской блокады исследователями очень разнятся и колеблются в диапазоне от 800 тыс. до 1,4 млн. человек, включая все категории погибших (28)[28]. Вероятно, страшную цифру в 1 млн. мы можем считать наиболее близкой к истине. В абсолютном большинстве — это жертвы голода, бывшего результатом не только военных достижений Гитлера, но и правления Сталина.

Человеческое измерение блокадной трагедии предполагает и частное измерение подвига. Самое страшное и короткое свидетельство о блокаде, услышанное автором много лет назад, прозвучало сухо и обыденно: «А в нашей семье кота не съели». Блокадным кошкам и собакам — домашним любимцам, погибшим вместе с хозяевам — не ставят памятных знаков. Вершиной ленинградского подвига стала неравная и зачастую одинокая борьба за жизнь — не только ради спасения себя и близких, но и ради сбережения личного достоинства и самостояния.

Ради сознательного или невольного сохранения образа Божия в человеке.