Поделиться:
8 мая 2014 13:33

Коммунист, опускающий знамя

«Из зала в зал — одно и то же, соцреалистичное и монументальное. И вот монументальное и совсем другое, название пришло на ум само собой: "Ленин и Гомер"». Заметки Марины Лобановой о советской живописи к 9 мая.

Гелий Коржев. Ленин и Гомер

Несколько лет назад мы зашли на выставку, посвященную соцреализму в живописи. Это была одна из замечательных тематических выставок Русского музея, на которых многое можно увидеть в целом, рассмотреть одну мощную тенденцию в искусстве на самых разных примерах. Но речь не о выставке в целом, а только об одном художнике, точнее, даже не о нем, а просто о нескольких картинах одного художника.

Из зала в зал — одно и то же, соцреалистичное и монументальное. И вот монументальное и совсем другое, название пришло на ум само собой: «Ленин и Гомер».

Две картины одного художника висели по две стороны от входа в следующий зал: с одной стороны этот самый «Ленин и Гомер», с другой — просто «Гомер», точнее, бюст Гомера.

Хороший художник должен хорошо рисовать натюрморты. Вся советская живопись — своего рода натюрморт. Неживая жизнь, жизнь смерти, природа без духа — неживая природа.

И вот я вижу — одно лицо ведь у бюста Гомера на натюрморте справа и у слепого старика на двойном портрете с Лениным слева. Все же, думаю, сыграла злую шутку обязанность советских художников рисовать одно и тоже лицо… Вот и получилось — одно лицо.

Но, конечно, не мог советский художник написать картину «Ленин и Гомер», а написал «Ленин и слепой старик». Но как же? Это же еще хуже, этого не мог написать советский художник. Как же название? «Ленин и старик». Все равно крамола какая-то. Ведь не помогает тут Ильич старику бревно тащить, а стоит просто рядом со слепым стариком, не обращающим на него никакого внимания, как будто захотел просто с ним рядом попозировать художнику (сфотографироваться для первой полосы агитационной газеты), но только слепой старик получился величественным, а Ленин нет. А название у картины: «Беседа».

Я вспомнила этого художника — весьма заслуженного советского мастера Гелия Коржева, его самая знаменитая картина была в моем учебнике: «Коммунист, поднимающий знамя» — говорила учительница. Почему мне запомнилась эта картинка в учебнике?

Потом увидела еще несколько картин — какие-то неприятные опять же натюрморты, даже если с уродцами, но натюрморт, морт, морт, картины ада без надежды, без чистилища.

Странная у этого художника тема войны — инвалиды, израненные телесно и физически, продолжающие мучиться после Победы. Несчастные состарившиеся жены и матери, потерявшие мужей и сыновей, и не потерявшие — но тоже несчастные, потому что радоваться непотерянному, когда вокруг все потеряли, кроме тебя — безнравственно? Несчастные мужья, вернувшиеся живыми, но к женам, которые не видели ужасов войны, и с которыми теперь уже не о чем говорить: а как расскажешь?

Одноглазый солдат — это как бы еще не состарившийся вот тот самый старик, с которым рядом так хотел запечатлеться вождь мирового пролетариата. Та же поза, тот же тип лица, та же манера держаться.

Тема одного и того же человека — в картине также на тему ВОВ: «Дезертир» — тоже тема вернувшегося солдата, он стоит на коленях перед женой, но солдат этот — это автопортрет художника, и не какого-нибудь, а одного из самых заслуженных, председателя правления Союза художников РСФСР.

Библейские сюжеты — странные, но сильные картины. Изгнание из Рая — да это же тот самый солдат, и тот самый старик, только в возрасте между ними, это Адам, который несет на руках свою жену в белой колхозной косыночке. Это же последняя степень человечности: его изгнали вместе с нею из Рая, причем по ее вине, а он несет ее на руках, он — муж, а она — жена, даже если они уже не в Раю. Это стремление остаться людьми, даже если вокруг далеко не рай, оно так нужно советскому человеку. Хотя это и опасно, ведь может только это и остаться: мы люди и нам не нужен Бог.

Повесившийся Иуда — без лица, только тело, это очень верное художественное осмысление этого эпизода из истории Нового Завета.

Благовещение — Ангел подает цветок Благой вести женщине, которая лежит лицом вниз и закрывает голову рукой. Эта женщина ни от кого не ожидает Благой вести. Это советская женщина. Но именно ей Ангел без всяких сомнений, без условий, совершенно уверенно и в своем послании и в ее предназначении приносит Благую весть. Это может показаться невероятным, но мы-то понимаем, как важно нам увидеть Благовещение в таком именно ракурсе — может ли Бог поверить тем, кто закрывается от Него рукой, кто не верит в Его благость, в Его милость, потому что сам не знает ни того, ни другого, кто имеет страх вместо любви, потому что его не любили никогда и он не научился.

Ну, и, наконец, к чему весь этот разговор: самая подходящая серия картин к 9 мая. Сюжеты у этой серии продолжают и дополняют тему серии «Следы войны», но совсем иначе: живые не должны забывать о мертвых. Что ж, живым свойственно это забытье, но мертвые — такие же победители, как и живые, и в этот день — победы — они вместе. Именно это — на этих картинах. И именно в стиле соцреализма.

«Победа живых и мертвых»: вернувшийся домой после победы солдат, он обвязан красным знаменем — он его спас (значит, он последний солдат в полку), он радостно поднимает свое оружие — он вернулся с победой. Только у ног его два черепа: в этом доме не все вернулись. Да и главный герой картины — это скелет. Такие лежат по всем лесам, где шли бои, и о них не вспоминали десятилетиями.

О них не вспоминали в 10-ю и в 20-ю «годовщину Победы», и в 50-ю… Стоит ли вспоминать в 70-ю? А если начнем вспоминать, то возникнет вопрос: а что же раньше, когда искать и захоранивать этих воинов-победителей было бы намного легче, когда еще не все заросло и ушло в землю?

«На троих»: выпивают водку без закуски трое, сидя на ящиках, мужик в кедах и два скелета. Два поколения, отцы и сыновья, причем сыновья не пользуются благами, завоеванными для них поколением победителей, а отчего-то спиваются, да и компании для этого занятия нет — поколение сынов вдвое меньше. Хотя, возможно, это уже внук. То есть будущее беспросветно. Особенно если посмотреть на невоенную картину, картину мирной жизни, которая называется «Адам Алексеевич и Ева Петровна», Адам и Ева, два советских алкоголика.

Как-то не вяжется со всем этим наследием советского реализма «Коммунист, поднимающий знамя». Если у художника не вся совесть прожжена и он не потерял в псевдотворческой череде портретов лениных-сталиных-брежневых и сам свой человеческий облик — образ и подобие Божие — то должен появиться «Коммунист, опускающий знамя».

Вот на картине трубач, который играет в паре с героем прошлой серии картин — с трубачом из триптиха «Коммунисты», вновь картина переходит в картину — но теперь «Интернационал» играет мертвец с красной звездой во лбу, у которого нет губ, чтобы раздавалась музыка, зовущая на борьбу. Внуки смогут продолжить играть, но что им играть — они должны задуматься, чтобы не согрешить. Не трубить еще один «Интернационал», не выпивать «На троих», не праздновать «Победу». Возможно, с мертвыми лучше вместе молчать, с мертвыми лучше вместе молиться. И никогда не использовать их память в своих идеологических целях. Память об умерших должна стать такой, чтобы они были живы. У Бога нет живых и мертвых, но все живы. Память должна стать Божьей. А такая память может быть только Правдой.