За все время советской власти не было создано ни одной подробной работы о комбриге А.П. Николаеве[1]. Советские историки и краеведы чаще всего упоминали имя Николаева в связи с его трагической участью. Вследствие однополярного освещения истории Гражданской войны советскими авторами (о коррективах в то время не могло быть и речи) казнь красного командира А.П. Николаева обросла легендами и небылицами. Предпочтение отдавалось литературному вымыслу, авторы которого воплощали на страницах книг всю меру своей бурной фантазии и писательских навыков[2]. На основе документов, советских источников и литературы мы предлагаем взыскательному читателю настоящее исследование, посвященное судьбе комбрига А.П. Николаева.

Каждый стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет

(Марк Аврелий)

Александр Памфомирович[3] Николаев родился 19 августа 1860 года в семье фельдфебеля[4], по другим сведениям в семье солдата[5], по третьим в крестьянской семье[6] в Нижегородской губернии. Получив домашнее образование[7], он в возрасте 17 лет поступает на службу в Русскую императорскую армию на правах вольноопределяющегося 3 разряда и 1 декабря 1877 года зачисляется в 12-й пехотный запасной батальон. 18 апреля 1878 года Николаев командируется в Московское пехотное юнкерское училище. 18 июля 1879 года производится в унтер-офицеры, 4 сентября 1881 года переименовывается в подпрапорщики и 1 июля 1882 года переводится на службу в 17-й резервный кадровый батальон. По всей видимости, знания Александру Николаеву давались нелегко, поскольку курс училища он окончил со скромным 2 разрядом и был произведен в первый офицерский чин прапорщика 29 сентября 1882 года вместе с назначением 2 октября 1882 года исполняющим должность батальонного библиотекаря[8].

В эти годы Россией правил Император Александр III, справедливо вошедший в мировую историю, как Царь-Миротворец. В его царствование Россия не воевала, и служба простых армейских офицеров протекала в однообразных буднях.

Дальнейшая служба А.П. Николаева являет бесцветную картину, оживление в которой происходит лишь при очередном производстве в офицерский чин.

1 октября 1884 года он производится в подпоручики, а через четыре года 25 октября 1888 года в поручики с назначением 9 января 1889 года членом Военного ведомства в Виленский[9] уездный распорядительный комитет. Выслуживая свой офицерский ценз, Николаев длительное время занимал различные нестроевые хозяйственные должности, в частности, заведовал батальонной швальней[1][10].

Следует отметить, что после окончания юнкерского училища с 1882 по 1905 годы А.П. Николаев служил в одном и том же воинском подразделении, которое со временем претерпело ряд переименований, и 1 января 1898 года было переформировано из батальона в 169-й пехотный Ново-Трокский полк. В этом же году Николаев уже, будучи в чине штабс-капитана получает первую строевую должность командира 14-й роты родного полка. А через два года в возрасте 40 лет производится в чин капитана, который давал русскому офицеру относительно крепкое материальное положение, капитанское денежное жалование позволяло офицеру (не имеющему побочного вспомосуществования) завести семью. Видимо по причине скудности финансового положения Александр Памфомирович женился поздно в 32 года, обвенчавшись первым браком в 1892 году, от которого имел дочь Фаину (род. 1893) и сына Виктора (род. 1895). В 1900 году капитан Николаев расторг первый брак и, будучи уже в чине подполковника вторично женился на дочери губернского секретаря Надежде Аввакумовне Осиповой, по всей видимости, в 1906 году. От второго брака родились два сына: Евгений[11] (род. 1907) и Александр[12] (род. 1909)[13].

Лишь через два года службы в чине капитана он был принят членом Общества офицерских чинов 2-го армейского корпуса. 28 августа 1903 года он окончил со средней отметкой «Успешно» Офицерскую стрелковую школу[14].

В преддверии войны с Японией, стремясь резко переменить свою тыловую бесцветную жизнь с явным отсутствием в ней карьерного роста (образование не позволяло), он по собственному желанию 21 января 1904 года[15] командируется на укомплектование 2-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, в котором на второй день войны получает назначение на должность командира 11-й роты[16].

На театре военных действий Русско-японской войны 1904-1905 гг. капитан Николаев отличился. Был ранен в бою у Вафангоу[17], награжден орденом Святого Станислава 2-й степени с мечами, орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», Золотым рружием (с 1913 г. — Георгиевское оружие) с надписью «За храбрость»[18], был произведен в подполковники и назначен командиром 1-го батальона 2-го Восточно-Сибирского стрелкового полка[19].

Однако обилие наград, полученных в ту войну, не означали наличие воинского таланта или выдающейся храбрости. Современники и историки единодушно отмечали, что во время войны с Японией награды раздавались бездумно и щедро. Даже находившиеся в глубоком тылу армии офицеры и чиновники получали по нескольку боевых орденов с мечами и бантами, наравне с боевыми офицерами, ходившими под японскими пулями. От этого награды потеряли особое значение и перестали цениться, как прежде, на что обращали внимание даже в печати того времени. Другое дело Золотое Оружие, которым награждали за конкретный подвиг. Но тем непонятней и обескураживающей была его дальнейшая судьба.

В новом полку Николаев совмещал пост батальонного командира с должностями члена суда общества офицеров, председателя распорядительного комитета офицерского собрания, председателем полкового суда, председателем комиссии по заведованию вдовьим капиталом, члена распорядительного комитета Никольск-Уссурийского гарнизонного собрания, председателем комиссии по приему вещей на станции Каприцево[20].

26 октября 1906 года он возвращается на службу в 169-й пехотный Ново-Трокский полк. В родном полку Николаев, как боевой офицер, отмеченный престижным Золотым Оружием, назначается на должности: председателя офицерских учреждений; наблюдающего за школой подпрапорщиков в местечке Оолите, председателя полкового суда и на почетную полковую должность командира 1-го батальона. 12 сентября 1908 года подполковник Николаев назначается командиром полка[21].

12 марта 1911 года он получает Высочайшее производство в чин полковника с правами потомственного дворянства[22].

На фронт Первой Мировой войны полковник А.П. Николаев выступил во главе родного полка. Почти через год войны решение Георгиевской Думы о награждении полковника Николаева орденом Святого Георгия IV степени было Высочайше утверждено 10 июня 1915 года Императором Николаем II[23].

Следующим месяцем 27 июля полковник Николаев был отмечен еще одной почетной боевой офицерской наградой орденом Святого Владимира 3-й степени с мечами[24].

Большие потери и формирование новых частей потребовали огромного количества новых офицеров и генералов. Это положение позволяло устроить блестящую военную карьеру боевым офицерам, не имеющим достаточного образования.

23 декабря 1915 года А.П. Николаев получает заветное для каждого русского офицера высочайшее производство в генерал-майоры и назначается командиром бригады в 19-ю пехотную дивизию[25]. С 22 июля 1917 года уже при Временном правительстве он назначается командующим 19-й пехотной дивизией, занимая должность генерал-лейтенанта.

Предшественник Николаева на посту командира настоящей дивизии генерал А. Д. Нечволодов писал в своей книге: «Бригадный генерал Александр Памфамирович Николаев, человек исключительной отваги и храбрости, командовал 19-й пехотной дивизией после меня, но совсем немного времени: летом 1917 года он был отстранен от должности по причине приверженности старому режиму»[26].

Несмотря на награды, полученные генералом Николаевым на посту командира бригады[27], его сослуживцы оставили о нем весьма нелицеприятную характеристику.

Офицеры 19-й пехотной дивизии обвиняли его в “шкурном карьеризме”[28] и вспоминали так командование им дивизией: «В царские времена это был самый зверь, беспощадный к солдату, грубый с офицером, подхалим перед начальством. Кто знал Николаева, тот помнит его подлую грубость, низость, жестокость»[29].

Трудно сказать, какими мотивами руководствовался Александр Памфомирович, решив вскоре после награждения его Временным правительством очень почетным боевым орденом Святого Владимира 2-й степени с мечами[30], в октябре 1917 года добровольно пойти на службу к большевикам к главным виновникам развала армии.

Армии, с которой у него была связана вся его судьба, в рядах которой, не имея соответствующего образования, он сделал блестящую карьеру, был обласкан наградами и чинами, одним махом перечеркнув в ней всю свою жизнь!

Мы не знаем, о каких «понятных социалистических идеях Николаеву» утверждает современный автор[31].

При разложении Армии, после пресловутого Приказа №1[32], случались и вовсе странные метаморфозы. Так командующий 11-й армией генерал Гутор, обшил воротник, обшлага и прорезь на груди своей защитной рубахи широкими красными полосами[33].

Характерен пример с будущим красным полководцем Михаилом Тухачевским. Его сослуживцы по Лейб-гвардии Семеновскому полку вспоминали: «Мы встречали Новый 1918-й год в офицерском собрании Семеновского полка возле Марсова Поля. Тухачевский только что вернулся из немецкого плена в результате развала немецко-русского фронта. Тухачевский во время обеда поинтересовался у нас, что мы собираемся делать дальше. Двое сослуживцев ответили, что поедут на Дон, где начали формироваться антибольшевицкие войска. Тухачевский заявил: “Дорогие друзья, я остаюсь и делаю ставку на сволочь — Ленина и Троцкого — она будет править двадцать пять лет, а может и больше”»[34].

В первые дни Октябрьского переворота Николаев, сняв с себя генеральские погоны, пошел в завком Петроградского паровозостроительного завода и попросил принять его… рабочим![35] Непостижимый и экстраординарный шаг. Может быть, Николаев рассчитывал, что его поступок сразу же сделает его героем в глазах рабочих и позволит ему занять привилегированное место у большевиков, остро нуждавшихся в военспецах… Ведь нельзя же поверить, что он собирался всерьез становиться разнорабочим на постройке паровозов. С завода он был направлен в распоряжение районного военного комиссариата.

Известная поэтесса Зинаида Гиппиус, влачившая с мужем Д. С. Мережковским в том же 1918 году в Петрограде полуголодное существование, написала ранее горькие строки, которые можно предпослать офицерам-ренегатам:

Изменникам измены не позорны.
Придет отмщению своя пора…
Но стыдно тем, кто, весело — покорны,
С предателями предали Петра[36].

В начале 1918 года Николаев служил в Военной инспекции под руководством Н. И. Подвойского. С весны 1918 года на должности военрука Невского райвоенкомата в Петрограде, затем командиром Особого отряда по охране коммуникаций Невы. С июня 1918 года командиром 3-й бригады 2-й Петроградской пехотной дивизии, с ноября 1918 года командует бригадой 19-й дивизии, участвовавшей в боях с белогвардейскими войсками в районе Гдова и Ямбурга[37].

К этому периоду службы комбрига Николаева относятся единственные обнаруженные нами воспоминания начальника команды связи 52-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии Красной армии о встрече и беседе с ним весной 1919 года незадолго до его пленения.

«Приняв команду и получив необходимую документацию, я выехал и, узнав, что штаб бригады стоит в деревне Попкова Гора[38], поездом и на подводах я нашел эту деревню <…> и заявился к начальнику штаба бригады[39]. Узнав по документам, кто я и зачем я прибыл, начальник штаба явно обрадовался и предложил мне пойти к комбригу. Хата, где он квартировал, была видна из штаба.

Зная, что Николаев бывший генерал-майор царской армии, всю жизнь был военным и конечно службист, я привел себя после дороги в порядок <…>. Постучал, получил короткий ответ: “Войдите”, — открыл дверь из сеней в хату. По горнице ходил пожилой человек лет, наверное, около 60, одет в довольно поношенный китель, на котором видны были дырочки от погон, военные брюки с кантом, в валенках. Коротко постриженные волосы, вроде “ежика”.

Увидев меня, он остановился и вопросительно посмотрел <…>. Я принял стойку “Смирно”, щелкнул шпорами <…>, приложил руку к фуражке и отрапортовал <…>.

Т[оварищ] Николаев мгновенно тоже принял стойку “Смирно”, опустил руки по швам. Выслушав мой рапорт, он предложил мне сесть и в первую очередь поинтересовался боевым составом полка. <…>

Я дал примерные данные. Это очень обрадовало его. Примерно его слова: “2000 чел[овек], да ведь это силища, а в моей бригаде и 400 штыков не наберется[40]. А сколько пулеметов?”. Я доложил: “Четыре пулеметные команды, три батальонных и полковых 32 пулемета”. “Голубчик, да с такой силищей можно не только завесу держать, но и загнать Булака обратно в Эстонию. Этот самозваный полковник и штаны потеряет, как бежать придется. <…> Вот такие типы и командуют у белых”[41]. <…> Посидев втроем над картой часа полтора, мы разрешили вопрос о размещении 52-го стрелкового полка <…>. После ухода начштаба комбриг пригласил меня остаться с ним почаевничать. Его разговор за чаем, я помню. Он поинтересовался, где и сколько я служил. Что я бывший офицер т[оварищ] Николаев сразу узнал: “Выправка то у Вас армейская <…>”. Узнав, что на фронте я воевал в 48-й пехотной дивизии, тов[арищ] Николаев, сразу вспомнил, что этой дивизией командовал ген[ерал] Корнилов и спросил меня, был ли я в дивизии в 1915 году при отступлении русской армии из Венгрии[42].

Получив отрицательный ответ, комбриг сказал, примерно так: “Тоже хорош гусь этот Корнилов. В 1915 году при обороне Дуклинского перевала в Карпатах он всю артиллерию и знамена дивизии отправил в тыл, а дивизия голыми руками обороняла перевал. Вся дивизия погибла, правда, и Корнилов в плен попал, зато артбригада и знамена остались. А потом смотрите Корнилову и из плена дали уйти, затем корпус, армия в Черновцах и, наконец, Главковерх[43], да Ленинград собирался взять[44]. Вообще авантюрист со своими текинцами[45]. Но в личной храбрости ему нельзя отказать, ведь о покойниках надо хоть, что-нибудь хорошее сказать[46]. А Вы как воевали? Награды есть?”»[47].

Вряд ли стоит сомневаться, что чтение большевицких газет доставляло комбригу Николаеву удовольствие. На страницах газет «в течение трех лет большевицкой власти пафос их статей к русскому офицерству сводился к трем положениям: 1) все офицеры происходят из эксплуататорских классов и являются врагами рабоче-крестьянской власти; 2) привлекать их, поэтому не надо, а если и привлекать, то держать на цепи и в бесправии (по типу упряжных собак, которых съедают, когда в них отпадает необходимость); 3) офицер виноват уже тем, что он офицер, и может искупить этот “первородный грех” (да и то не до конца), только полностью отдавшись в распоряжение новой власти без каких-либо притязаний»[48].

«Мы говорим генералам и офицерам, пришедшим к нам на службу: “Гарантировать вам, что вас не расстреляют по ошибке красноармейцы, мы не можем, но гарантировать вам, что мы вас расстреляем, когда вы начнете изменять, мы можем и даже обещаем!”»[49].

Советские источники утверждают, что бригада Петроградской стрелковой дивизии, под командованием А.П. Николаева «стойко сражалась против белогвардейцев на Нарвском участке, где комбриг Николаев показал себя опытным военным руководителем»[50]. Так ли это было на самом деле подтверждения подобной оценке службе комбрига пока не обнаружено. Зато не подлежит сомнению, что комбриг Николаев вошел в историю Гражданской войны не благодаря своим победам, а факту полного разгрома его бригады под Ямбургом.

Из воспоминаний генерала А. П. Родзянко: «Поручик Данилов со своим отрядом, сняв погоны и кокарды, и одев вместо них большевицкие звезды, переправился на лодках ночью через Плюссу[51], занял в тылу у красных главные перекрестки дорог и окружил штаб, не понесся потерь (выделено нами. — С. З.). Одновременно с захватом штаба, главные силы… ударом заняли переправы, причем было захвачено три бронированных поезда и батарея, стоявшая у Гавриловской. Вся бригада Николаева была частью разбита, частью взята в плен, лишь кое-какие незначительные остатки ее, минуя заставы поручика Данилова, бежали к юго-востоку в Лужском направлении»[52].

По свидетельству участников пленения комбрига Николаева, события развивались следующим образом: «Начальник штаба красной бригады[53], проживавший в частном доме д. Попкова Гора, убежал при начале стрельбы..., и, думая, что Большая Руя[54] находится в руках красных, подходил к посту унтер-офицера Михайлова. Николаев был седой, обрюзглый, в старой офицерской шинели. Михайлов насторожился. «Куда, товарищ, идешь?» — окликнул партизан. «Иду в более безопасное место, потому что на штаб бригады сделали налет белые бандиты!» — ответил Николаев. «Ну, и хорошо, товарищ. Тогда по этому случаю руки вверх! Пришел к белым!». Николаев повиновался. Его окружили, обыскали, но оружия не нашли. Один партизан подошел и снял с него фуражку. «Ну, товарищ, у тебя фуражка новенькая, сменяем». «Я старый генерал и прошу меня не беспокоить», — побагровев, сказал Николаев. «Если ты генерал, так не должен служить разбойникам! А если им служишь, так и за генерала тебя не признаем!» — ответил Михайлов. Фуражку сменяли и Николаева отправили к остальным пленным.

Когда колонна пленных поравнялась с группой всадников, то Николаев, узнав, что партизанами командует подъехавший офицер Данилов, вышел из строя, подошел к лошади командира сотни и сказал: «Я бывший генерал Николаев и прошу вас обратить внимание на некорректное обращение со мною ваших подчиненных». «А в чем оно выразилось?» — спросил Данилов.

«Да вот с меня сняли фуражку и шинель». Николаев стоял, худой, с седой бородой, чувствовалась старая армейская выправка. Данилов, пораженный наглостью (пленного. — С .З.) ответил: «Сейчас я генерала не вижу, а вижу обыкновенного красноармейца, захваченного в плен. А так, как красноармейцы мне для отряда не нужны, вы будете отправлены в тыл. У меня принято лучшую одежду с отправляемых в тыл снимать. Да это и по социализации правильно! Вы хорошую поносили, а теперь нам дайте. Можете идти на свое место и ждать, когда вас отправят в тыл»[55].

А вот как живописует историю пленения А.П. Николаева советский автор: «То, чего белые не смогли добиться силою, им удалось достичь при помощи подлости и предательства (?! — С. З.): большой отряд белых, замаскировавшись под красноармейцев, зашел в тыл и напал на штаб бригады. Пока охрана штаба поняла, что случилось, было уже поздно. Наган комбрига оказался предусмотрительно разряженным. Один из предателей, зная Николаева, как бывшего генерала, подбежал к нему и крикнул: «Ваше превосходительство! Вы свободны. Ведите нас на Петроград». Старый солдат ответил предателю: «Я родиной не торгую, а ты подлец!»[56].

Другой советский краевед писал: «В мае <…> штаб полка и штаб бригады были захвачены в деревне Попкова Гора. Причиной была измена местных жителей, а особенно бывшего офицера царской армии, работника Выскатского военкомата, хорошо знавшего расположение частей полка и бригады. Накануне наступления белых он перешел на их сторону»[57].

Вина за столь сокрушительный разгром, несомненно, ложится на комбрига Николаева. Вряд ли стоит сомневаться, что большевики не простили бы ему это позорное поражение и в случае его спасения в ту ночь, его наверняка бы расстреляли, обвинив в пособничестве белым.

Участь А.П. Николаева была предрешена.

«Все происшедшее явилось для штаба стрелковой дивизии полной неожиданностью,- и в этом сказались последствия плохой работы штаба и плохо организованной разведки (выделено нами. — С. З.)», — сообщал в своей книге советский автор[58].

Советский историк умалчивает о непосредственной вине комбрига Николаева, поскольку красная пропаганда уже создала над ним ореол «мученика» и сделала из него «героя».

13 мая военнопленный Николаев был доставлен из Попковой Горы в штаб отряда полковника, графа Палена, размещавшийся на станции Гостицы[59]. 14 мая он был переведен в село Скамья[60], где в это время находился генерал Родзянко со своим штабом, и располагалась военно-морская база Северного корпуса. На первом же допросе Николаев заявил генералу Родзянко, что «перешел к красным по убеждению, так как считает большевиков единственной законной русской властью»[61].

Его откровенное признание исключало раскаяние и какие-либо возможные увещевания, и уговоры о переходе в Белую армию.

14 мая 1919 года представитель Северного корпуса по связям с эстонским командованием подполковник К. А. фон Крузенштерн телеграфировал в эстонский штаб: «По получении до сего времени сведениям трофеи корпуса достигли <…> более 1500 пленных, 2 батареи, более 30 пулеметов, три бронированных поезда, два пассажирских состава, весь штаб 3 бригады 6 дивизии с начальником бригады генералом Николаевым, начштаба бригады и комиссарами, а также весь бригадный обоз с более 300 лошадьми (выделение наше — С.З.)»[62].

Утверждения советских авторов о якобы настойчивых уговорах и заманчивых предложениях Николаеву о службе в рядах Белой Армии, не подтверждаются ничем, кроме слухов циркулирующих тогда среди ямбуржцев. По мысли советских краеведов, чьи книжки были призваны популяризировать вымыслы и мифы советской героики Гражданской войны, плененный комбриг «несмотря на угрозы, <…> отказался перейти на службу к белым»[63]. К области домыслов и лжи нужно отнести и утверждения о “зверских мучениях и пытках”, которым подвергался Николаев со стороны белых.

В первые дни по освобождению Ямбурга от красных после 17 мая А.П. Николаев был перевезен сюда. Условия плена для комбрига в Ямбурге были созданы весьма вольготные. Его не содержали в тюрьме на Большой Петроградской улице, а разместили в частном доме на Нарвской улице[64]. Бежать ему было некуда.

В ходе следствия подтвердилось, что его семья не находилась, как у многих офицеров, служивших у красных по принуждению[65] в заложниках у большевиков и что он, пошел служить к коммунистам по убеждению[66].

В одной из большевицких петроградских листовок объявлялось: «Семьи всех перешедших на сторону белых немедленно будут арестовываться, где бы они не находились <…>. Все имущество изменников конфисковывается. Изменникам возврата не будет. По всей республике отдан приказ расстреливать их на месте. Семейства всех командиров, изменивших делу рабочих и крестьян, берутся в качестве заложников»[67].

По мнению полковника Г. Е. Бибикова — коменданта Ямбурга и участника следствия: «Этот человек был крайне — отрицательной личностью. Поступивши добровольцем в Красную армию, он всячески добивался порядка в своих частях, и был крайне жесток со своими подчиненными»[68].

Из последнего приказа комбрига Николаева, обнаруженного в штабе д. Попкова Гора: «Белые банды часто пробираются в наши тылы, что неоднократно послужило поводом к отступлению и потере целых боевых участков. Это показывает, что командиры частей и ближайшие начальники не на высоте своего призвания, плохо исполняют свои обязанности и не наблюдают за своими подчиненными. На что обращаю внимание начальства, и буду взыскивать с них по законам военного времени. Николаев»[69].

Бывший генерал Николаев был далеко не одинок своим присутствием в армии воинствующих безбожников[70]. Характерен пример, описанный офицером северо-западником: «Под Петроградом на нас наступали кавалерийские красные курсанты, которыми командовал наш однополчанин штабс-ротмистр Гроссман. Мы взяли пленных, которые нам об этом рассказали. Мы с одним из пленных послали записку Гроссману, что, если он добровольно не перейдет к нам, и мы его поймаем, виселица ему будет обеспечена. На другой день мы узнали, что Гроссман застрелился»[71].

Данилов, узнав, что в Ямбург прибыл генерал Родзянко, пришел просить, чтобы поскорей повесили бы Николаева. Полковник А. С. Гершельман вспоминал: «В комнату, где мы находились, вошел капитан Данилов. Невысокого роста, стройный, с красивым лицом, рука у него после недавнего ранения на перевязи, на груди Георгиевский Крест, полученный им в Великую войну. Он происходил из крестьян Псковской губернии, из той части ее, где сохранился старый русский тип лица, без примеси финской крови: орлиный нос, продолговатое лицо, красивый разрез глаз. «Он свободно разгуливает по Ямбургу, — возмущенно говорил Данилов, — и того гляди удерет. Как начальник отряда, взявшего в плен Николаева, я предъявляю права на его “шкуру”. Генерал Родзянко рассмеялся громко и заразительно и пообещал вскоре назначить суд над Николаевым»[72].

Военно-полевой суд, состоявший из офицеров Русской Гвардии, постановил казнить А.П. Николаева через повешение с лишением офицерской чести. Перед казнью над его головой была сломана шашка[73].

За годы Советской власти казнь красного командира, благодаря стараниям советских авторов обросла небылицами.

Мы имеем воспоминания трех людей присутствующих при казни комбрига 28 мая 1919 года. Очевидица последнего дня А. П. Николаева, ямбургская жительница Антонина Карпова вспоминала: «В конце мая 1919 года, мне тогда было 12 полных лет, белогвардейская банда в лице, как будто бы, коменданта города полковника Бибикова, решили, собрав специально народ: повесить патриота родины генерала Николаева, за то, что он отрекся предать свою Красную гвардию. На Базарной площади, при входе в Темный сад, в то время там было старое пожарное депо[74], была устроена виселица. На помост входит мужчина, в галифе и защитном френче. Ему было что-то зачтено, хорошо запомнилось в детском уме, что ему предлагали помилование, и обещали славу в белой гвардии, он же, как сейчас вижу его лицо, правая рука держит борт френча, покачал головой. И вот видим: к нему на помост поднимается священник с крестом, но Николаев отказался, покачав головой. Настала жуткая минута, его заставили встать на дно бочки, и кто-то одел ему на шею петлю. Было еще что-то ему сказано, но он опять отрицательно покачал головой, и вскоре бочку из-под его ног оттолкнули. Лицо его исказилось судорогами, язык высунулся. Детское сердце не выдержало, и я с ревом побежала домой. От бабушки получила хорошую потасовку, за то, что пошла, смотреть на такое ужасное зрелище. Помню, что, недалеко от меня стояла наша ямбургская "тетя Даша прачка”: она так заплакала и даже что-то вскрикнула; что ее повели в здание старой почты (в то время тюрьма — С. З.) и дали ей 25 розог. Этот случай очень врезался в память, до самой смерти»[75].

Сланцевский краевед, довольно своеобразно отнеся к воспоминаниям А. Карповой, опубликовав их частично в 1980 году в своей собственной следующей редакции: «Ему прочитали приговор о смертной казни, а потом предложили помилование, если он перейдет на сторону белых. Он же, держа правой рукой, борт френча, отрицательно покачал головой и произнес ставшие широко известными слова: “Вы отнимаете у меня жизнь, но никогда не отнимете веру в грядущее счастье людей”»[76].

Другой свидетель казни комбрига А.П. Николаева вспоминал: «Висельницу построили около перекрестка Карла Маркса и ул. Жукова[77]: делали два брата-эстонца. Настал день расплаты, выводили его из тюрьмы ямбургской под сильным конвоем, а также были выстроены солдаты по обе стороны дороги. Подвели к висельнице, сразу зачитали смертный приговор. Генерал встал на табуретку. Один офицер хотел одеть ему петлю на шею, но генерал Николаев не дал и сказал: “Я сам сумею надеть”. И тут сразу вздернули веревку»[78].

Свидетельствует старожилка Мария Игнатьевна Дроздова: «В 1919 году мне было 10 лет. В день казни Николаева мы играли в зале моего родственника купца Серова[79], дом которого был расположен на Большой Петроградской улице. И вдруг мы услышали три выстрела. Мы знали, что в этот день должны казнить Николаева. Когда же прибежали на площадь, где было много народа, он уже висел в петле и по бокам еще двое военных. Нам не было страшно. Повесили троих. Позже друг детства Лева Ключиков в Ленинграде при встрече со мной вспоминал об этом дне. Он говорил, что в день казни Николаева была ясная солнечная погода, и лучи солнца от церкви играли в зеркально начищенных голенищах сапог повешенного в 12 или в 13 часов дня Николаева. Потом позже, многие говорили, что ему предлагали перейти на сторону белых, но он отказался»[80].

В наиболее ранней обнаруженной нами советской работе, не смотря на присутствующий явный пространный художественный вымысел, в ней описаны довольно точно здания и некоторые моменты казни комбрига Николаева (подтвержденные очевидцами), отчего мы решили здесь привести извлечения из этой книги: «Переставший было бить барабан, затрещал снова <…>. Прямо напротив <…> высился белый с серебряными главками собор, большой, но некрасивый[81] с дубовой дверью, со славянской вычурной надписью над ней: “Блаженни милостивии, яко тии помиловани будут”. Слева на углу двух улиц, был двухэтажный дом с балконом, висевшем на втором этаже, как раз над перекрестком[82]. На балконе виднелось несколько человек. А там внизу, среди моря человеческих голов, плеч, спин, огороженной плотной цепью солдат, желтел новенький тесовый помост, и над ним что-то вроде деревянных ворот без створок: с верхней их перекладины свешивалась веревка, а под ней можно было разглядеть самую обыкновенную домашнюю табуретку. Несколько военных шептались на том помосте. Один из них держал <…> свернутую трубкой бумагу. <…> Барабанная дробь прекратилась <…>. Офицер развернул бумагу <…>. Офицер поднял шпагу над головой осужденного. Потом, сделав короткое усилие, он сломал ее на два куска. В этот же миг старик резко откинул голову и вытянулся. Левой рукой он с силой оттолкнул подбежавшего к нему солдата. Торопливо расстегивая другой рукой стоячий, суконный воротник тужурки, он подошел к табуретке стал на нее <> и, достав, издали веревочную петлю, сам положил ее себе на шею. <…>. Снова торопливо загремел барабан…»[83].

В последующие годы советские авторы в своих публикациях облекли живописным вымыслом историю допросов и сцену казни комбрига: «Вы меня бесполезно уговариваете — знайте, что я такой же лев[84], что там лежит»[85]. «Три раза генерал Родзянко вызывал к себе Александра Панфомировича. Уговаривал, шантажировал и грозил — все безуспешно: Николаев с гневом отвергал его предложения. По личному распоряжению Юденича ему был вынесен приговор — смерть. 28 мая Николаева привели на Базарную площадь, поставили перед виселицей. На шею накинули петлю. «Опомнись! Раскайся! Помилуем. Снова получишь золотые генеральские погоны, деньги, все,– взывал к “отступнику” вышедший на балкон для наблюдения за казнью Родзянко. Комбриг с презрением отвернулся»[86]. «Истерзанный побоями и пытками старый седой человек нашел в себе силы и твердым шагом взошел на эшафот. Он оттолкнул руку палача, разорвал на себе ворот и накинул на себя петлю. Последние слова он бросил своим мучителям: “Я теряю чины, ордена, вы отнимаете от меня жизнь, вы отняли все, но не отнимите веру в грядущее счастье людей”[87]. Палач выбил из-под ног приговоренного табурет и привычным приемом душителя повис на ногах повешенного. Из толпы послышались крики. Офицеры бросились на людей и начали полосовать их нагайками»[88]. Другой автор переработал эту фразу на свой вкус: «Вы отняли у меня чины и ордена. Теперь отнимаете у меня жизнь, но вы никогда не отнимите у меня веры в грядущее счастье людей. Это счастье придет. Оно будет завоевано самим народом. А вас ждет гибель!»[89].

«Вы преступники, идущие на Русь с самозваными генералами»[90]. «Вы отнимаете у меня жизнь, но не отнимете у меня веры в грядущее счастье людей»[91]. В одной из советских энциклопедий можно прочесть: «В Ямбурге белогвардейцы захватили в плен командира 3-й бригады 19-й стрелковой дивизии, бывшего генерала старой армии А.П. Николаева и после зверских пыток повесили его»[92].          

Современник, приехавший в Ямбург в первой половине июня 1919 года, вспоминал, что взятый в плен красный командир Николаев, бывший генерал царского времени, был «судим офицерским судом и повешен для устрашения других посреди города, что очень осуждалось частью офицерства и широкой публикой, которая предпочитала, чтобы всех судили по законам Российского государства»[93].

По сложившейся советской версии труп комбрига несколько дней раскачивался на виселице, а затем его похоронили в братской могиле. Но очевидец казни Николаева вспоминал: “Тут же была подвода приготовлена, через полчаса сняли и положили в телегу <…>. Офицер <…> приказал отвезти на кладбище труп”[94]. Доктор советских исторических наук, посчитав необходимым, написал для советских школьников в своем учебном пособии, что «труп Николаева белые бросили в яму»[95].

В первой половине июня 1919 года по приказу полковника Бибикова виселица была снесена, и казни стали производиться на северной окраине Ямбурга за кладбищем[96].

Троцкий в своей поездной летучке писал: «На Нарвском фронте командовал одной из наших бригад бывший генерал старой армии Александр Панфилович (так в тексте. — С. З.) Николаев. Во время наших неудач под Ямбургом товарищ Николаев вместе с другими попал в плен к разнузданному белогвардейскому бандиту Балаховичу. Несколько сот человек были расстреляны и повешены этим последним в Ямбурге[2]. В числе замученных контрреволюционерами оказался и комбриг товарищ Николаев. Бывший генерал царской армии <…> умер с возгласом: “Да здравствует власть рабочих и крестьян!”»[97].

Как известно, атаман С.Н. Булак-Балахович в Ямбурге никогда не был.

«Агитпром большевиков вскоре выпустил серию больших плакатов с изображением Николаева в военной форме царского времени, при генеральских погонах и регалиях (см. выше фото 1916 г.). Под ним крупными буквами было напечатано: “Красный генерал Николаев, расстрелянный под Петербургом Юденичем за то, что отказался служить у белых и объявил, что служит Советам по убеждению”»[98].

Нужно признать, что А.П. Николаев умирал мужественно. Может быть, он пошел на смерть сознательно, чтобы уберечь от расправы большевиков остававшихся в Петрограде двух сыновей и жену, ведь нельзя же поверить, что он мечтал о всемирной пролетарской революции? Но у многих северо-западников также оставались семьи в Петрограде.

Генерал А.Д. Нечволодов писал в своей книге о А.П. Николаеве: «В 1918 году большевики взяли в заложники его семью и таким образом заставили служить в красной армии. Осенью 1919 года, возглавляя советскую дивизию, он попал в плен к войскам генерала Юденича и был повешен в Пскове белыми за ожесточенное сопротивление, которое им оказывал. На эшафоте его последними словами были: “Да здравствует русская социалистическая федеративная советская республика! Да здравствует Третий Интернационал!!!”. Внутренняя драма, которую пережил покойный А.П. Николаев, естественно, навсегда останется тайной. Зная его глубокую привязанность к своей семье, можно предположить, что последний выкрик имел целью обеспечить ее существование в советской России»[99]. Автор настоящих строк, по всей видимости, пользовался слухами. И воспринимать всерьез его суждения вряд ли возможно. В этом абзаце несколько серьезных ошибок: пленение комбрига Николаева не в мае 1919 г., а осенью; место казни комбрига Николаева в г. Пскове, а не в Ямбурге…

Сослуживец комбрига вспоминал: «Возвратился я в Ямбург (август 1919 г. — С. З.) <…>. Тут я узнал от каптенармуса команды связи, что тело т. Николаева перенесли с почестями и похоронили на главной (базарной) площади города (вероятно, полковой сквер. — С. З.)»[100].

Останки Николаева были эксгумированы и 3 октября 1919 года доставлены на поезде из Ямбурга в Петроград[101].

Троцкий планировал похоронить цинковый гроб с прахом комбрига на Марсовом Поле[3], но по просьбе его вдовы похороны состоялись 5 октября 1919 года на заводском Фарфоровском (Спасском) кладбище[102], которое располагалось неподалеку от квартиры, где проживала его семья в одном из домов по Муравьевскому переулку[103] (совр. ул. Цимбалина). Известный петербуржский фотограф Карл Булла запечатлел момент похорон[104].

Впоследствии в связи с закрытием в 1927 году Фарфоровского кладбища и его постепенного разорения[105], гроб с останками А.П. Николаева по воле его вдовы в четвертый раз уже навечно был перезахоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры[106] справа от центральной аллеи, ведущей к входу в Свято-Никольский храм[107].

На надгробной черномраморной стеле нет ни звезды, ни креста. Только текст (см. фото) в котором допущены две ошибки: в дате рождения, месте его гибели и измышление «зверски замучен белыми под Ямбургом». К области вычурной советской мифологии необходимо отнести растиражированные обвинения красных о том, что якобы белые “зверски избивали, истязали и мучили” комбрига Николаева. Трудно представить себе “замученного пытками старого человека комбрига Николаева” в день его казни в “начищенных до зеркального блеска сапогах”...

Глядя на стелу, похожую на придорожный столб, подумалось: на разрыве времен и судьбы.

P. S. На месте казни комбрига А.П. Николаева в конце 1970-х гг. было построено летнее кафе «Турист», в котором дети вкушали мороженое с пирожными, а их родители, распивая шампанское с коньяком, сопровождали свой отдых веселыми плясками.

P. P. S. Непонятные и необъяснимые явления творятся по сию пору в сохранившемся до наших дней здании в Попковой Горе (см. выше совр. фото), где в мае 1919 года размещался штаб бригады краскома Николаева. Местные жители уверяли исследователя из Петербурга А. Д. Лукашова о тяготеющем проклятии на этом доме: несколько раз сюда попадала молния, и начинался пожар. В 1990-х гг. это здание приобрел предприниматель, устроивший здесь колбасное производство. В цехах колбасного завода стали появляться… привидения. Вскоре владелец минизавода разорился и ударился в бега от кредиторов. Сторожа с соседней свинофермы, ютящиеся в тесном домике по соседству, утверждают о появлении по ночам в окнах второго этажа двигающихся теней, звуков похожих на человеческую речь и мелькание огоньков. Однажды набравшись смелости и незаметно прокравшись в дом, они никого там не обнаружили. Заброшенное здание даже деревенские собаки обегают стороной![108]

Примечания

[1] Швальня — пошивочная мастерская при воинском подразделении.