История одной батареи
ИСТОРИЯ ОДНОЙ БАТАРЕИ.
К вопросу о качественном составе армии
генерал-майора С. Н. Булак-Балаховича в ноябре 1920 года
В день третьей годовщины Октябрьского переворота советское правительство, незадолго до этого (12 октября 1920 года) заключившее на Западном театре военных действий перемирие с Польшей, получило на этом фронте неожиданный и крайне неприятный подарок. 7 ноября Русская Народная Добровольческая Армия, возглавляемая генерал-майором С. Н. Булак-Балаховичем («Балаховичем 1-м») и номинально признававшая политическое руководство Б. В. Савинкова (председателя Русского Политического Комитета), накопив силы в установленной советско-польским соглашением нейтральной зоне, тремя дивизиями перешла в наступление от Турова на Мозырь и обрушилась на советскую 10-ю стрелковую дивизию.
«Я помню, мы шли вначале очень удачно. Ваши части сдавались. Все время бои, бои, бои, и для нас удачные», – рассказывал Савинков через два с половиною года на советском суде, упомянув вслед за этим об одном из таких случаев: «Шел мелкий снег. Было холодно. В поле было выстроено человек 400–500 красноармейцев. Они стояли и дрожали от холода…»i |
|
Генерал Булак-Балахович |
(для сравнения заметим, что самый многочисленный из полков балаховской ударной группы, включавшей дивизию Смерти и Особую конную дивизию, насчитывал 800 штыковii).
Как вспоминал генерал-квартирмейстер штаба армии, Генерального штаба подполковник П. И. Олейников, удачные бои настолько воодушевили командовавшего ударною группой полковника И. Н. Булак-Балаховича 2-го (младшего брата генерала, начальника Особой дивизии и помощника командующего армией), что тот выдвинул план дальнейших действий, воспринятый в штабе как явная авантюра:
«9-го ноября — группа полк[овника] Балаховича у Щокотово имела бой с частями 10-й советской дивизии; красные были сбиты и поспешно отступили на Мозырь. Группа Балаховича [2-го] в течение дня взяла очень много пленных, пулеметы, несколько орудий и снаряды. Полк[овником] Балаховичем этого же числа на имя Командующего армией было послано следующее донесение:
“Ввиду полного развала в красной армии, которая оказывает весьма слабое сопротивление, предлагаю по занятии Мозыря такой план:
Моя группа идет через Речицу на Гомель. По занятии последнего оставляю небольшую часть для наблюдения и иду на Жлобин, далее на Могилев – Смоленск (штаб советского Западного фронта. – А. К.) и оттуда на Москву.
Группа полк[овника] Микоши (2-я стрелковая дивизия. – А. К.) направляется на Бобруйск, Минск и далее на Витебск.
Группа ген[ерала] Ярославцева (3-я стрелковая, или «Волжская», дивизия, находившаяся в стадии формирования, и ряд отдельных частей. – А. К.) остается для порядка на очищенной от большевиков территории”»iii.
К проекту Балаховича-младшего и возможным перспективам, которые открывались в результате первых успехов, мы еще вернемся, пока же отметим, что помимо просто сдающихся красноармейцев в те дни говорили и о переходящих на сторону Русской Народной Добровольческой Армии… или, по крайней мере, готовых, оказавшись в плену, немедленно пополнить ее ряды.
«Город Мозырь и станция Калинковичи взяты (Калинковичи или Коленковичи – ближайшая к Мозырю железнодорожная станция примерно в 12 верстах к северу от города, она же – станция Мозырь. – А. К.).
10-я сов[етская] дивизия разгромлена, – писал 13 ноября в своем приказе старший Балахович, – и на нашу сторону перешли и обратили оружие против коммунистов 83[-й] и 89[-й] сов[етские] полки почти в полном составе и части 84[-го], 87[-го] и 90[-го] сов[етских] полков (из состава 10-й дивизии не упомянуты 82-й, 85-й, 86-й и 88-й полки – меньше половины. – А. К.).
Нами захвачены орудия, пулеметы и обозы противника.
1-ая дивизия Смерти, 1-ый конный и 1-ый гусарский полки еще раз доказали, что там, где есть взаимное доверие, там, где есть спайка между офицером и добровольцем, есть и победа»iv.
По нашему мнению, вряд ли следует понимать слова «перешли и обратили оружие против большевиков» буквально: подобный коллективный протест в военных условиях чрезвычайно затруднителен, тем более – в Красной армии с ее пронизанностью политическими структурами, институтом комиссаров, партийными ячейками, которые разобщали солдат и даже при наличии враждебности к большевизму не давали ей проявиться. Требовались «внешние» причины, разрушавшие эту систему, и именно такой, весьма эффективной причиною становились лихие атаки балаховцев. Вероятно, в случаях, когда первое сопротивление противника бывало сломлено, дальнейшие события развивались по тому же сценарию, что и разгром штаба советской 4-й армии при взятии балаховцами города Пинска 25 сентября: «Штабной поезд <…> дал ход, за ним бросились всадники Балаховича без всякой стрельбы и, догнав поезд, предлагали висевшим на площадках чинам штаба остаться, убеждая, что к ним не будет применено никаких репрессий. Некоторые действительно остались. Поезд с далеко не полным составом полевого штаба <…>, развив скорость, ушел»v. Гамму последующих переживаний правдоподобно описывает Савинков:
«Взятый в плен красноармеец дрожит: “а вдруг к стенке поставят”. Успокоившись, просит есть. Потом объясняет:
– Кабы знали, кто вы такие, все бы к вам перешли… А то говорят – расстреливаете народ»vi.
На суде Савинков утверждал, будто пленным и вправду угрожала немедленная расправа и спасало их едва ли не исключительно его, Савинкова, заступничествоvii. Влиянию председателя Политического Комитета приписывает гуманность балаховцев и его младший брат, руководивший «Главной Квартирой» (фактически – канцелярией Савинкова-старшего): «Брат <…> все время держался около Павловского (полковник, командир 1-го Конного полка. — А. К.), внушая ему новое и новое: что не надо рубить убегающих красноармейцев, а наоборот, надо их пригреть и отпустить на все четыре стороны. И под Петриковом (первый из намеченных рубежей наступления, село примерно в 50 верстах западнее Мозыря. – А. К.) или около одной из ближайших деревень впервые кавалеристы не рубили красноармейцев, а, взяв их в плен, накормили и отпустили. При этом им <…> было рассказано, что такое Народная Добровольческая Армия, какие она преследует цели и пр. Им дана была литература, и они ушли удивленные и с облегчением: ожидали расстрела, смерти, а вышло “наоборот”, как мне потом говорил один красноармеец в Мозыре»viii. К сожалению, доверие к свидетельствам есаула В. В. Савинкова сильно подрывается допущенными им многочисленными и явными ошибками в изложении фактов; привлечение же на свою сторону красноармейцев было характерно для «Батьки» (старшего Балаховича) еще с прошлогодней кампании на Северо-Западе.
Балахович в мае 1919 года говорил в освобожденном Пскове: «Я командую красными еще более, чем белыми», «красноармейцы и мобилизованные хорошо знают, что я не враг им, и в точности исполняют мои приказания»ix; в листовках («Призыв Батьки») обращался к красноармейцам: «Дети, уйдите от негодяев», «с оружием, с артиллерией, со всем добром, связав комиссаров, смело переходите под народное знамя, которое я несу твердой рукой»x; в августе подводил итоги своим действиям на Псковщине: «Я вошел в Псков чуть ли не с несколькими десятками человек. В Пскове у меня составилась целая дивизия. Из кого? Из перешедших красных. Северная армия не дала мне ни одного старого солдата, и я только и делал в Пскове, что, получая красных, тотчас поворачивал их против красных»xi. Таким же остался он и в 1920 году, перед ноябрьским наступлением подготовив, в частности, специальную листовку-«приказ» «красным войскам и русскому населению»:
«1) Приготовиться к встрече моих войск, это значит: приготовиться к переходу из красной армии в Народную армию и выдать комиссаров и коммунистов.
2) Не стрелять по моим отрядам — тогда я никого не трону и сам стрелять не буду.
3) Помнить, что я Народный атаман, и потому народу меня бояться нечего. <…>
Я хочу прекратить гражданскую войну, а для этого надо разоружить красную армию и распустить ее по домам.
4) Знайте, у меня служит только тот, кто хочет. За службу я плачу жалование, за обиды населению я жестоко наказываю»xii.
Подобные воззвания, а также практика широкого пополнения своих частей военнопленными, были бы невозможны, если бы балаховцы (многие – соратники «Батьки» еще по 1918 году) только рубили сдающихся или расстреливали их из пулеметов, как о том писали братья Савинковы. С другой стороны, балаховская пропаганда вряд ли была столь всепроникающей, чтобы мы могли объяснить сдачи в плен хорошей информированностью красноармейцев о том, что их ждет у Балаховича. Неустойчивость советских войск, потрясенных неудачным завершением кампании против Польши, была их внутренним качеством, дававшим, однако, неплохую почву для присоединения к армии «Народного атамана».
Рассказывая о балаховской агитации среди пленных (сдобренной известною долей демагогии – «против коммуны и старого строя», «не за царскую, барскую Россию»), Б. В. Савинков размышляет: «Не потому ли, что такой разговор возможен, более того – неизбежен, тут же на месте боя формировались из красноармейцев балаховские части (2-ая батарея, Мозырский пехотн[ый] полк), вооружались своим же оружием, поворачивали на-лево кругом и дрались против большевиков. И в то время, когда полки, формировавшиеся в тылу, часто, как я об этом писал, оказывались неустойчивыми в боях, эти скороспелые части покрыли себя неувядаемой славой»xiii. Командовавший 3-й дивизией генерал-майор М. В. Ярославцев также вспоминал о целых частях, сформированных из пленных: «К Первой Дивизии перешел один из красных полков под начальством Прапорщика Лесниченко (у Б. В. Савинкова, чьи записки о балаховской кампании создавались по горячим следам, – «прапорщик Лесников», командир Мозырского полкаxiv. – А. К.), а другой был сформирован из сдавшихся в плен красных офицеров и солдат»xv. Впрочем, упоминания об этих полках – Мозырском и Хабновском – немногочисленны, а сведения скудны: скажем, местечко Хабное, давшее название одному из полков, вообще расположено ближе к Овручу, чем к Мозырю, и не относилось к полосе боевых действий (за исключением, быть может, тех, которые велись разрозненными партизанскими или повстанческими отрядами), так что даже наименование полка представляет собою загадку. Об артиллерийской же батарее, которой в записках Б. В. Савинкова присваивается номер 2-й, известно немного больше.
Савинков-младший утверждает, что при взятии Мозыря (10 ноябряxvi) «целый пехотный полк и артиллерийский дивизион в полном составе перешли на сторону Балаховича, чем в значительной мере способствовали победе»: «перешел полк (выше – «полк вместе с артиллерией». – А. К.) потому, что взятые в плен [ранее] красноармейцы этого полка были отправлены обратно, причем их сначала накормили, напоили, дали им что-то из одежды и денег, не забыв, разумеется, рассказать о том, какую цель преследует Русская Народная Добровольческая Армия; дали им с собой и литературу. Солдаты, вернувшись в полк, рассказали о сказочных чудесах, виденных ими. Они видели и Батьку, и брата (Савинкова-старшего. – А. К.), которые сами разговаривали с ними. В результате – переход целого полка»xvii.
К сожалению, повествование мемуариста само отдает «сказочными чудесами»; показательно, что в первоначальном тексте воспоминаний и даже беловой машинописной копии вместо дивизиона всюду фигурировала «артиллерийская батарея», и лишь впоследствии автор по неизвестной нам причине внес исправления. К тому же есаул Савинков появился в Мозыре значительно позже освобождения города, свидетелем этих событий не был и рассказывал о них с чужих слов. Версия же очевидца заставляет сделать вывод, что попавшие в плен красные артиллеристы вовсе не были к тому времени полностью распропагандированы и не имели еще оформленного решения влиться в ряды балаховцев.
«Во время обеда доложили, – рассказывает подполковник Олейников, – что привели захваченную в плен батарею красных. Через несколько минут Батька был уже на улице – в белой поддевке, в барашковой шапке, с кривой саблей. Поздоровавшись с выстроенными красноармейцами, Балахович обратился к ним с следующими, приблизительно, словами:
“Я знаю, братцы, что вы с нами воевать не желаете и вас заставляют коммунисты. (“Так точно!” – раздаются голоса). Мы не воюем с русским народом, а воюем с большевиками-коммунистами, которые обратили в рабство наш народ. Всех тех из вас, которые переходят к нам, мы принимаем как братьев. Кто хочет, пусть остается служить у нас, кто не хочет – волен идти домой заниматься своим делом. Мы никого не принуждаем. Наша армия народная и в ней служат добровольно. Мы воюем за землю и волю народу, которую обещали, но не дали вам большевики. Вам говорили, что мы идем вместе с помещиками, – это неправда: с ними мы боремся так же, как и с большевиками. Поговорите с нашими солдатами, – они вам скажут то же. Итак, братцы, кто хочет, может поступать в нашу армию, а кто не хочет – пусть идет домой. Им дадут по 2 ф[унта] сала и по 5 фун[тов] хлеба на дорогу (ежедневное довольствие каждого солдата и офицера армии Балаховича включало полфунта мяса и полтора фунта хлебаxviii, так что «Батька» был готов уделить отпускаемым пленникам трехдневный паек. – А. К.)”.
После этой речи среди красноармейцев поднялся спор – куда идти. Батьку окружили; оказалось несколько человек, служивших у него под Псковом в красной армии (напомним, что в марте – ноябре 1918 года братья Балаховичи состояли на советской службе, одновременно подготавливая антисоветские выступленияxix. – А. К.). Завязался дружеский разговор, и в результате вся батарея поступила в армию и боролась до последних дней, сохранив свою прежнюю организацию»xx.
Таким образом, мемуарист, называющий себя очевидцем («я помню такой случай в Мозыре»), свидетельствует, что успехи балаховской пропаганды свелись самое большее к сдаче в плен батареи или части ее солдат, – поступление же их к Балаховичу потребовало «дополнительной» агитации самого «Батьки» и «спора – куда идти». Косвенным подтверждением этого является и предположительная дата описанного события.
Как уже упоминалось, Мозырь был освобожден Иосифом Балаховичем 10 ноября, а 11-го в штабе Армии было получено донесение последнего с проектом похода на Москву, после чего начальник штаба, вспоминает Олейников, «тотчас же на своем автомобиле послал меня к Батьке в Мозырь с целью удержать братьев от необдуманных шагов»xxi. Отсюда, впрочем, не следует, что и старший Балахович уже находился к тому времени в Мозыре – он просто передвигался быстрее отстававшего штаба, но в город прибыл, должно быть, 12-гоxxii, приказ же с перечислением трофеев отдал, как мы знаем, 13-го. Учитывая, что захват батареи был свежей новостью в момент, когда Олейников уже догнал в Мозыре «Батьку», нам кажется правомерным отнести это событие к 12–13 ноября, то есть отнюдь не ко дню взятия города. Тогда батарея должна была попасть в плен во время упорных боев Островского пехотного полка за Калинковичи или преследования красных группами полковников А. Матвеева и С. Э. Павловского в направлении на Речицу (куда остатки советской 10-й дивизии были отброшены, пробежав около 120 верст). И в том, и в другом случае у красных батарейцев не чувствуется энтузиазма, который побуждал бы их «перейти в Мозыре на сторону Балаховича, поспособствовав победе», как считал младший из братьев Савинковых.
Таким образом, при принятии красноармейцами решения, на наш взгляд, главную роль играла не политическая агитация по «программам» и прочей «литературе» авторства Савинкова-старшего и его сотрудников, в первую очередь из «Союза Возрождения России» (организации, включавшей «по признаку персонального вхождения» «государственно мыслящих членов социалистических партий» и левых конституционных демократовxxiii). Превалировали скорее совсем другие соображения, и даже не соображения, а ощущения, чувства, – в первую очередь парадоксальное чувство безопасности и свободы выбора, появившейся во «вражеском» плену.
Заметим сразу, что готовность Балаховича отпустить «домой» тех, кто не пожелал бы служить у него (насильно мобилизованный к тому же был бы далеко не лучшим боевым элементом) действительно давала пленным свободу выбора. До дома они, конечно, не дошли бы, – но в разоренном Мировой войной и Смутой Полесье нашлось бы немало возможностей, разойдясь по деревням, пристроиться в работники или «примаки» (в том числе просочившись за демаркационную линию, на польскую территорию, куда не дотянулись бы большевицкие руки) и перейти таким образом на мирное положение. Поэтому решение, по-видимому, следует считать вполне осознанным, хотя и принятым не вполне хладнокровно, под непосредственным воздействием впечатляющих факторов – легких побед Балаховича, его красноречия и даже эффектной внешности (Олейников не случайно упомянул «белую поддевку» генерала и его кривую саблю-клыч азиатского образца). И в дальнейшем батарейцы остались верны своему выбору.
Артиллерийская батарея – это структурная единица, пушки и люди, которые из этих пушек стреляют. К сожалению, сведения о месте, занимаемом в рядах армии новою батареей, равно как и об ее вооружении, явно недостаточны для определенных выводов. Как мы помним, старший Савинков называет ее «2-й»; однако, по свидетельству подполковника Олейникова (а ему, как генерал-квартирмейстеру, казалось бы, можно верить), в составе Русской Народной Добровольческой Армии к началу похода числились «две конных батареи» – в дивизии Смерти, «две легких батареи» – во 2-й дивизии (они составляли 1-й легкий артдивизион имени Учредительного Собрания; упоминается здесь также «отдельная Георгиевская батарея»xxiv) и одна легкая батарея – в 3-й; этими двадцатью пушками и исчерпывалась артиллерия Балаховичаxxv. Таким образом, номер 2-й оказывается свободным лишь в 3-й дивизии Ярославцева, если, конечно, считать, что нумерация батарей по дивизионам была независимой (и что Савинков ничего не напутал). Возможно, впрочем, и другое предположение.
Артиллеристы дивизии Смерти, очевидно, ушли на Речицу – Гомель с Матвеевым и Павловским; в группировке же, оставшейся в Мозыре, по сведениям Олейникова должно было насчитываться 10 орудий, и те же 10 орудий упоминает генерал Ярославцев, говоря о заключительном этапе похода (крайние даты – 21–25 ноября)xxvi. Зная о массовых сдачах в плен во 2-й дивизии полковника Л. И. Микоши (начиная с 17 ноября)xxvii, которые вряд ли обошлись без потери пушек, допустима и версия, что красная батарея заместила одну из батарей «дивизиона Учредительного Собрания» (личным составом или со своими орудиями), сохранив таким образом общее количество частей и орудий.
Что касается численности, то «2-я батарея», по Савинкову, насчитывала первоначально 82 человекаxxviii. Это существенно меньше, чем штатный состав советской легкой батареи (5 человек командного состава, 1 – административно-хозяйственного, 199 – «команды»; всего в стрелковой дивизии было девять таких батарей – три дивизиона по три батареи; в батарее четыре трехдюймовых орудия и восемь зарядных ящиков)xxix. Разница в цифрах, впрочем, легко объяснима как возможными потерями среди красных артиллеристов в кампанию против Польши или в первых боях против Балаховича, так и тем, что «переход батареи» (взятие ее в плен), вообще говоря, мог затронуть не всю воинскую часть целиком. (Вспомним также, что в приказе Балаховича, отданном 13 ноября, упоминается «переход» пехотных частей и «захват» пушек, но не переход артиллерии.) «Батарея» на самом деле могла представлять собою расчеты нескольких орудий, приданных полку, который сдался под Мозырем, и в этом случае противоречий в численности вообще не следует искать. Для стрельбы же из русских трехдюймовок 82-х человек вполне хватало даже при штатном четырехорудийном составе батареи (8 человек прислуги на орудие), тем более что балаховская артиллерия и раньше не соответствовала никаким штатам – например, в октябре вовсе не имея зарядных ящиков: снаряды следовали за пушками на подводах, возможно, и обывательскихxxx.
Наконец, следует сказать и о командире батареи. Председатель Политического Комитета, не без настороженности относившийся к смене командования в «перешедших» частях и считавший, что более успешно они действовали со своим прежним (также «перешедшим») начальствомxxxi, в данном случае не только назвал имя командира, но и отметил его как человека, постороннего для сдавшихся красноармейцев: «под командою кап[итана] Цирквиса (северо-западника)»xxxii. Александр Цирквиц (так правильно пишется его фамилия) действительно воевал в 1919 году в Северо-Западной Добровольческой армии (СЗДА) и был там раненxxxiii. Неясно, последовал ли он за «Батькой» в конце августа 1919-го, когда тот вследствие конфликта с командованием СЗДА был исключен из ее рядов (и с группой приверженцев перешел на территорию, контролируемую эстонскими войсками), или присоединился к нему на рубеже 1919/1920 годов, уже по завершении кампании на Северо-Западе (как поступил, например, Иосиф Балахович). Как бы то ни было, подпоручик Цирквиц весной 1920-го числился в «Конной батарее Атамана Булак-Балаховича» и даже подписывал «за командира» некоторые документы, возможно, будучи чем-то вроде батарейного адъютантаxxxiv. Говоря о структуре балаховского отряда (к октябрю 1920 года), польский поручик Лис-Блонский называет по именам лишь четырех офицеров, очевидно, занимавших командные должности, и среди них наряду с «командующим группой артиллерии» полковником Афанасьевым и одним из первых добровольцев на Северо-Западе, приближенным братьев Балаховичей полковником Д. Смирновым – «капитана Цирквица»xxxv. Правда, в отношении чина представляется более авторитетным свидетельство генерала Ярославцева, который называет Цирквица штабс-капитаномxxxvi (производство в два чина с весны до осени), хотя и производство в три чина для армии Балаховича не кажется нам неправдоподобным. Интересно также, что четыре с половиною года спустя, в советской тюрьме, Б. В. Савинков вспомнил молодого офицера, упомянув его в дневниковой записи вместе с двумя генералами как положительный пример балаховца: «Жулики, грабители и негодяи с одной стороны (за редким исключением — Ярославцев, Матвеев, Цырквиц), с другой – неприветливый и полувраждебный крестьянин»xxxvii. Командир батареи мог быть назван рядом с начальниками дивизий вследствие каких-либо выдающихся личных качеств или в связи с выдающимися отличиями, показанными его батареей в бою.
Видимо, налицо было и то, и другое. Даже Савинков, несмотря на свое революционное прошлое (а может быть, в какой-то мере и благодаря ему – для организации террора необходимы были иерархия и строгая дисциплина) уже обладавший к 1920 году достаточно «милитаризированным» сознанием, подчеркивал: «Дело опять-таки, как всегда, в офицерах. Они завоевали доверие людей, и люди пошли за ними»; «что же касается 2-ой батареи, то под командою кап[итана] Цирквиса (северо-западника) она потеряла 69 человек из 82 и увезла все орудия»xxxviii.
Впечатляющие цифры! И сразу же следует отметить, что эти потери, очевидно, следует считать потерями кровавыми (убитыми, ранеными, умершими от ран), быть может с некоторою, но вряд ли большою, долею пленных. Значительное количество попавших в плен вторично – теперь уже в красный плен – или тем более дезертировавших противоречило бы подчеркиванию героизма батареи и даже, скорее всего, повлекло бы попросту ее расформирование. Потерять же в боях почти 85% личного состава и сохраниться если и не как полноценная боевая сила (не зная количества орудий, мы не можем и сказать, хватило бы оставшихся тринадцати артиллеристов для их обслуживания, или действительно только для «увоза» за демаркационную линию), то, по крайней мере, как организационная единица, не возбуждающая сомнений в целесообразности своего существования, – характеристика, которая не может не заставить относиться к «батарее Цирквица» с уважением.
А когда батарея могла понести такие потери? – Судя по тому, что в двадцатых числах ноября она отходила от Мозыря вместе с остатками 2-й и 3-й дивизий, в наступлении на Речицу Цирквиц уже не участвовал. Тогда правдоподобным кажется связать эти потери с обороной Мозыря от собранных большевиками сил (судя по всему, в основном 17-й стрелковой дивизии), особенно – с ночным боем 20–21 ноября.
«…Едва смерклось, – вспоминал о нем Ярославцев, – красные стали наседать по всему фронту <…>. Им благоприятствовала полная темнота, затруднявшая нам наблюдение. Только что приказ мой об отходе стал рассылаться, как при подозрительной обстановке порвались обе телефонные линии и в городе началась в разных местах ружейная стрельба; очевидно орудовали местные большевики, пытаясь нас запугать. Пальба и на фронте, и в городе разрасталась, рвались ручные гранаты, наша артиллерия обстреливала подступы к мостам, неприятельская разбрасывала снаряды повсюду. <…> Бой уже шел во всем городе, жители-евреи стреляли по нас из домов. Преследуемые с трех сторон остатки войсковых частей и штаб, отстреливаясь, двинулись тропинками по пересеченной местности на запад. Батарея благополучно снялась (очевидно, генерал говорит о единственной батарее своей 3-й дивизии, откуда можно сделать вывод, что пушки Цирквица все-таки были присоединены ко 2-й или действовали «самостоятельно»: такое тоже можно предположить для «партизанской» балаховской армии. – А. К.), но пулеметной заставе на мосту не удалось отойти, и она дорого продала себя, стреляя до последней минуты, пока пулеметчики не были переколоты штыками; спаслась лишь прислуга двух пулеметов, вытащив также свои машины (пулеметы. – А. К.)»xxxix.
Слово «благополучно» не должно обманывать – оно, скорее всего, означает, что орудия не были оставлены неприятелю (именно это отмечает, как мы помним, и Савинков), но потерь в личном составе – а они в описанной обстановке представляются неизбежными! – вряд ли касается. Сильно уменьшившиеся в численности 2-я и 3-я дивизии со своей артиллерией (упоминаемые Ярославцевым десять пушек) начали отступление под общим руководством Иосифа Балаховича, который, перепугав штаб своим проектом похода на Москву, был отозван в Мозырь, а 14 ноября произведен братом в генерал-майоры и назначен Командующим Русской Народной Добровольческой Армией; старший Балахович принял титул «Главнокомандующего всеми вооруженными силами на территории Белоруссии»xl, а после получения сведений об угрожающем положении, в котором оказался авангард, – устремился туда со своим конвоем.
Таким образом, братья как будто поменялись местами: сторонник «похода на Москву» Иосиф оказывается с увязнувшими под Мозырем полками, в то время как Станислав, о Москве, похоже, не думающий, – на острие наступления. Противоречия, однако, здесь искать не стоит. Непоседливый, склонный к авантюрам, горячо переживающий за своих партизан, старший Балахович, наверное, просто не мог остаться со штабом армии в складывавшейся ситуации. Младший же – скромный, дисциплинированный, корректный офицер (отличавшийся наряду с этим легендарной храбростью, хладнокровием и неплохим оперативным чутьем), – будучи отозванным «во избежание авантюр», по долгу старшего начальника честно понес тяжелый крест спасения подчиненных.
Балаховичу 2-му пришлось выводить наименее сильные и понесшие наибольшие потери (в том числе сдавшимися в плен – соответственно, и наиболее деморализованные) части. Упорное сопротивление при обороне Мозыря все же спутало карты советским военачальникам и перепутало их войска, так что командующий советским Западным фронтом М. Н. Тухачевский 23 ноября требовал от командующего 16-й армией А. И. Кука, чтобы начальники 48-й и 17-й стрелковых дивизий «разобрались в своих частях»xli.
Вероятно, стремясь оторваться от противника, группа, которую вели младший Балахович и Ярославцев, не двинулась прямо на запад, параллельно Припяти, через Скригалов – Петриково (как считали красные и как они показывали на схемах, иллюстрировавших «разгром авантюры Балаховича»xlii), а быстро уклонилась к югу, в направлении деревень Мельшковичи и Махновичи, уходя почтовым трактом, проселками, а может быть – и упомянутыми Ярославцевым «тропинками». Иначе трудно объяснить, почему арьергардный Островский полк, с которым прикрывал отступление Иосиф Балахович, обогнал колонну перепутавшихся обозов, не встретившись с ней: скорее всего, он двигался какими-то «партизанскими» обходными путями. Впрочем, и красные, очевидно, потеряли противника и лишь однажды случайно вошли с ним в соприкосновение; эта встреча, однако, едва не стала роковой для остатков 2-й и 3-й дивизий.
Произошедшее поздним вечером 21 ноября в деревне Махновичи известно в первую очередь по рассказу находившегося там Ярославцева. «По всей длинной деревне, – вспоминает он, – стояли повозки обоза вперемежку с мало боеспособными частями войск; южнее деревни было болото (у Махновичей почтовый тракт резко сворачивал на запад, выводя через Симоновичи на Туров, куда и стремились балаховцы. – А. К.); севернее шли огороды и непосредственно за ними лес»xliii. Подобный ландшафт кажется нам почти идеальной ловушкою, и если бы не батарея Цирквица, деревня, возможно, и оказалась бы таковой.
«Сильная измученность», вследствие которой «все полегли спать, надеясь на охранение», могла бы оправдать младшего офицера, но не командира полка и уж тем более – не генерала Ярославцева, в своих мемуарах представлявшего себя единоличным руководителем отступления (роль Балаховича 2-го и даже его производство в генеральский чин мемуарист упорно игнорирует). Впрочем, командующий армией, присоединившийся к основным силам уже в Махновичах, действительно то ли понадеялся на распорядительность Ярославцева, то ли просто не успел отдать иных приказаний, и только занял сторожевое охранение испытанным Островским полком. Именно последний, очевидно, и принял неожиданный удар красных, подошедших к деревне с севера, под прикрытием леса.
«В 10 ч[асов] вечера по деревне началась из леса ружейная и пулеметная стрельба, – продолжает Ярославцев, – поднялась невообразимая кутерьма, и по единственной дороге вдоль деревни понеслись на запад обозники пешком и на конях; повозки, наскоро в темноте запряженные, сталкивались между собою, а некоторые попали в болото и завязли там. Ввиду разбросанности войсковых частей по деревне (несколько тысяч человек могли «разбросаться» по деревне? — А. К.) ими нельзя было руководить из одного пункта, а потому я предоставил инициативу обороны начальникам отдельных частей (на наш взгляд, это скорее называется «выпустить из рук управление войсками». — А. К.). Храбрый артиллерист Штабс-Капитан Цирквиц открыл из одного орудия пальбу картечью по лесу, красные исчезли и все успокоилось. Очевидно, на нас напали их передовые разведывательные части и, не рискуя захватить нас врасплох (? – А. К.), не ворвались в деревню, а открыли по ней огонь из леса, что нас и выручило»xliv.
Не так просто («открыли огонь» – в ответ тоже «открыли пальбу» – «красные исчезли») предстает все случившееся в мемуарах подполковника Олейникова. Правда, он, продвигаясь с отставшими обозами, не был очевидцем событий в Махновичах и узнал об этом по рассказам других (и даже перепутал названия деревень); зато, в отличие от Ярославцева (который, как один из старших начальников, явно сплоховал), не имел поводов искажать картину, да и записал свои воспоминания на одиннадцать лет раньше. Согласно Олейникову, «большевики, пользуясь лесом, незаметно подошли к деревне и, поставив пулеметы у выходов из нее, открыли огонь. Добровольцы не растерялись. Стоявшая на площади батарея открыла огонь на картечь, и большевики, побросав пулеметы, бежали»xlv.
С одной стороны, рассказ о пулеметах «у выходов из деревни» слишком похож на следствие недавней паники, при которой обычно вражеские пулеметы мерещатся повсюду (у страха глаза велики). С другой, однако, из рассказа следует, что пулеметы были захвачены балаховцами, а значит, существовали в действительности. И в любом случае трудно представить, чтобы их просто так «побросали» вследствие нескольких выстрелов «из одного орудия», сделанных к тому же в другом направлении (согласно Ярославцеву – не по «выходам из деревни», а по лесу, который располагался, используя морской термин, на траверсе по отношению к общему направлению движения балаховцев). Таким образом, со слов информаторов Олейникова, на окраине Махновичей разыгрался настоящий, хотя и скоротечный, бой, который должно было принять охранение от Островского полка при огневой поддержке единственной батареи Цирквица и при полной панике среди остальных частей, обозов, а возможно, и управления группой.
Отбив на ближайшее время у противника охоту к серьезным боевым действиям (он лишь однажды потревожил арьергард балаховцев в их дальнейшем отступлении на запад), остатки двух дивизий сосредоточились в районе сел Озераны, Переров, Погост и там 24–25 ноября, в последний раз за кампанию, выдержали бои с подошедшими крупными силами красных. Рассказывая об этом, генерал Ярославцев упоминает, как охватывавший его фланг «сильный кавалерийский отряд» был рассеян «личной стрельбой артиллерийских офицеров из двух орудий»xlvi, что вполне соответствует нашим сведениям о потерях в той же 2-й батарее: остававшимся в строю офицерам, очевидно, действительно приходилось исполнять обязанности орудийной прислуги. Несмотря на успех этих боев (противник был отбит), оголение флангов отступившими польскими частями и низкая оценка духа бойцов практически всем командованием (начальник штаба, генерал-квартирмейстер, начальники 2-й и 3-й дивизий) побудили отойти на польскую территорию и интернироваться. Еще через несколько дней сюда же пробилась группа старшего Балаховича, и поход был окончен.
Подводя итоги кампании, подчеркнем, что, казалось бы, незначительный эпизод – непродолжительная история батареи штабс-капитана Цирквица – позволяет сделать наблюдения, имеющие отношение к судьбе всей Русской Народной Добровольческой Армии и перспективам ее борьбы.
Прежде всего обратим внимание на интересную «ротацию»: в то время, как недавние красноармейцы, навербованные в польском плену и составлявшие значительную часть 2-й дивизии, охотно сдавались в плен большевикам под Мозырем, – поставленная в те же дни в строй красноармейская батарея под началом Цирквица сражается мужественно и до конца. Б. В. Савинков, говоря о печальных явлениях в дивизии полковника Микоши, в сущности относил их на счет ее начальника, правда, не называя егоxlvii. Подполковник Олейников видел причину в недостаточной фильтрации военнопленных, набираемых из польских лагерей в ряды балаховцев: «Вербовка производилась самым примитивным путем, без всяких мер против проникновения в армию коммунистов. Обычно — в красный лагерь являлся вербовщик; собирали пленных; им читалась декларация Политического Комитета <…>, и всем сочувствующим предлагалось записываться в армию. Тут же объявлялось, что записавшиеся получат немедленно жалованье, паек и одежду. Последнее действовало сильнее декларации; записывались, кто хотел, в том числе и коммунисты с целью пропаганды и образования в армии коммунистических ячеек», – и далее, в связи со случаями массовой сдачи в плен во 2-й дивизии: «Только теперь была обнаружена работа коммунистических ячеек, так блестяще выполнивших свое дело»xlviii.
Присутствие среди новобранцев тайных коммунистов вполне вероятно, хотя объяснение всех неудач предательством кажется нам слишком элементарным (отметим, что братья Савинковы в свою очередь писали и о «монархическом» заговоре, также считая его одной из причин конечной неудачи походаxlix). Бесспорно стремление красноармейцев любою ценой вырваться из-за колючей проволоки: тяжелые условия польского плена сейчас общеизвестны (правда, нам кажется по меньшей мере сомнительной и версия о сознательном уничтожении поляками пленных, – хотя бы потому, что в большевицких руках находилось колоссальное количество фактических заложников: по сведениям Польского бюро ЦК РКП (б), еще весною 1921 года в РСФСР было до «60.000 в[оенно]пленных», а также оставшихся с Мировой войны «500.000 беженцев»l). Поэтому, независимо ни от какой агитации, красноармеец, записавшийся к Балаховичу, чтобы получить не богатый, но сносный паек и жалованье, конечно, не мог быть хорошим и стойким боевым элементом.
Тем не менее, подчеркнем: сдачи в советский плен или даже переходы на сторону противника начинаются отнюдь не сразу, а лишь после того, как большевики бросают под Мозырь крупные и относительно свежие силы и в ходе кампании начинается перелом. До этого в течение восьми дней, с 9 по 16 ноября, дивизия Микоши ведет непрерывные бои, продвигаясь вперед и выполняя свою задачу с некоторым запаздыванием, но в целом честноli. Таким образом, обе «мины замедленного действия» – желание красноармейца не воевать, а просто выбраться из польского плена, и желание тайного коммуниста подорвать армию Балаховича изнутри – детонируют только в условиях, когда солдат (оправданно или нет) считает балаховское дело проигранным. И, наоборот, в случае балаховской победы у вновь попавших в плен красноармейцев высвобождается их воля, в значительной степени оказывающаяся ярко антибольшевицкой, – что и дает в результате батарею Цирквица или Мозырский и Хабновский полки.
Что же отсюда следует? – По-видимому, Русская Народная Добровольческая Армия имела какие-то шансы на успех лишь в случае предельно активных, наступательных действий, глубокого проникновения на территорию противника, при котором даже отсев малонадежных компенсировался бы пополнениями из пленных, получивших возможность определенного антибольшевицкого протеста, – то есть, в сущности, при действиях по плану, в общих чертах нарисованному в начале кампании Иосифом Балаховичем.
Разумеется, серьезно надеяться, будто одиннадцатитысячная армия братьев Балаховичей осенью 1920 года, в условиях ликвидации основных фронтов гражданской войны, сможет взять Москву и свергнуть советскую власть, не приходилось (тем более, что скорее всего рассчитывать нужно было лишь на ударную группировку – дивизию Смерти, Конную дивизию и, возможно, несколько отдельных полков с неплохою репутацией, вроде Путивльского конно-стрелкового или Тульского драгунского, – то есть на пять – пять с половиною тысяч штыков и сабель)lii. С другой стороны, в истории Русской Смуты есть и такой прецедент, как «Антоновское восстание» – крестьянская война на Тамбовщине, вовлекшая в свою орбиту десятки тысяч человек с обеих сторон и в наиболее активной фазе продолжавшаяся в течение года (август 1920 – июль 1921). Более полугода восставшие сражались в одиночестве, – очаги «регулярной» гражданской войны уже исчезли с карты России, – и практически не имея подготовленного командного состава и артиллерии (сведения о количестве орудий у повстанцев расходятся, но несомненным кажется, что специалисты, умевшие грамотно вести артиллерийский огонь, а не просто стрелять из пушек, у «антоновцев» отсутствовали)liii.
На этом фоне можно только догадываться об эффекте появления в неустроенном советском тылу, под «крестьянскими» лозунгами (а «Батька» любил и умел говорить с крестьянами и в общем импонировал им), значительного армейского контингента с пулеметами и артиллерией, во главе с едва ли не гениальными партизанами братьями Балаховичами, с храбрым и заслуженным офицерским составом (те же Микоша и Ярославцев) и с весьма неплохим рядовым, несмотря даже на «бывшее-красноармейское» происхождение значительной его части. Однако потенциал Русской Народной Добровольческой Армии не был реализован, поскольку единственная возможность этого оказалась, в сущности, отвергнутой ее Главным командованием. Сначала «Батька» пошел на поводу у своего штаба, испугавшегося «авантюры» Иосифа Балаховича и пытавшегося вести «регулярные» военные действия, вследствие чего 2-я и 3-я дивизии увязли в оборонительных боях под Мозырем, уступив инициативу быстро накапливавшим силы большевикам. Углубившись же с группами Матвеева и Павловского в советские тылы (наступление на Речицу – Гомель) и увидев себя отрезанным, Балахович 1-й не проявил «партизанской» инициативы и стал пробиваться на запад по своим собственным следам, по кратчайшему направлению, куда уже стягивались красные заслоны.
Недостаток изобретательности можно приписать тому обстоятельству, что Станислав чувствовал себя неуверенно в отсутствие Иосифа («не считая себя знатоком в военных вопросах, он здесь считался с мнением своего брата <…> и спрашивался его совета в серьезных случаях»liv). Возможно и другое объяснение: «Батька» увлекся ролью «Главнокомандующего всеми вооруженными силами на территории Белоруссии» и будущего правителя независимого белорусского государства («Приезжай как свободный белорус в нашу державу, где я взял бразды правления», – писал он бывшему подчиненному 10 ноябряlv), причем гарантом независимости, по-видимому, мыслилась Польша, – а такие настроения уже не располагали к дальним партизанским походам без тыла и базы. Интересно, что «белорусский проект», похоже, не пользовался популярностью у старых соратников генерала. Современник вспоминал: «При его штабе находилось “белорусское правительство”, его же брат этого не поощрял, и поэтому отношения между братьями были натянутыми»lvi, – а в дивизии Смерти еще в начале октября поговаривали, «что хоть поляки и заключат мир, но они мириться не будут и уйдут в свою Псковскую губернию и там будут воевать с большевиками»lvii (независимость Белоруссии как раз и декларировалась в советско-польском договоре).
Возвращаясь же к истории 2-й батареи, следует сделать еще одно немаловажное замечание. То немногое, что нам известно о ней, существенно корректирует облик балаховца, каким он предстает не только в советской, но и в некоторой части эмигрантской мемуаристики и историографии. «Вид у них был свирепый, все хорошо одеты, обвешаны оружием, и производили впечатление исторических “гайдамаков”»lviii; «дивизия <…>, составленная из отъявленных псковских головорезов, легендарно прославившихся на фронте войск генерала Юденича»lix; «армия, носившая в сущности полуразбойничий характер, где никто никого не хотел признавать, и если признавали Батьку, то в поле и благодаря его военным способностям»lx… – эти и подобные им отзывы рисуют неприглядную картину дикой вольницы, проявляющей храбрость в бою, но одушевленной одною лишь перспективою грабежа. С другой стороны, не забудем и размышлений офицера, у Балаховича не служившего и в этом смысле являющегося «лицом незаинтересованным»: «Приписывать балаховцам страшные разбои и т[ому] под[обное], от которых страдало население Белоруссии, нельзя. Да, были эксцессы. А что там творили польские войска. Не раз рассказывали балаховцы, как им приходилось заступаться за население, терроризируемое польскими войсками»lxi.
В любом случае, несмотря ни на какие темные страницы ноябрьского похода 1920 года, не должны быть забыты и другие балаховцы – подлинные «незаметные герои» этой последней «регулярной» кампании гражданской войны в Европейской России, – такие, как прикрывавшие отход пулеметчики, выпускавшие последние очереди в упор, и умиравшие переколотыми на своих пулеметах, или недавние красноармейцы – артиллеристы самоотверженной «батареи Цирквица».
Примечания:
i Цит. по: Дело Бориса Савинкова. [М.]: Рабочая Москва, 1924. С. 91.
ii Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 545. Л. 22–23.
iii Цит. по: там же. Л. 39–40.
iv Цит. по: там же. Л. 76.
v Цит. по: Данилов И. А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков // Архив Русской Революции, издаваемый И. В. Гессеном. Берлин, 1924. Т. 14. С. 126.
vi Цит. по: Савинков Б. В. Русская Народная Добровольческая армия в походе. [Warszawa]: изд. Русского Эвакуационного Комитета, [1920?]. С. 17.
vii Дело Бориса Савинкова. Указ. соч. С. 91.
viii Цит. по: ГА РФ. Ф. Р-5901. Оп. 1. Д. 8. Л. 54.
ix Цит. по: Великая волна // Новая Россия Освобождаемая (Псков). 1919. 31 мая. № 1. С. 2.
x Цит. по: Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии. Берлин, [1921; на титульном листе ошибочно «май 1920»]. С. 139 (Приложение № 8).
xi Цит. по: Иванов Н. Н. О событиях под Петроградом в 1919 году // Архив гражданской войны. Вып. 1. Берлин, [б. г.]. С. 155 [Приложения].
xii Цит. по факсимильному воспроизведению в кн.: Karpus Z. Wschodni sojusznicy polski w wojne 1920 roku. Toruń, 1999. Il.26.
xiii Цит. по: Савинков Б. В. Указ. соч. С. 18–19.
xiv Цит. по: там же. С. 9.
xv Цит. по: ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 577. Л. 14.
xvi Там же. Л. 14. Оп. 2. Д. 545. Л. 40.
xvii Цит. по: там же. Ф. Р-5901. Оп. 1. Д. 8. Л. 46–47.
xviii Там же. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 545. Л. 27.
xix Об этом см.: Кручинин А. С. «От двуглавого орла к красному знамени»… и из-под красного знамени к Белому Кресту: С. Н. Булак-Балахович в 1917–1918 годах // Война и оружие: Новые исследования и материалы. Ч. 1. СПб., 2010. С. 373–383.
xx Цит. по: ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 545. Л. 31.
xxi Цит. по: там же. Л. 40.
xxii Латышонак А. Жаўнеры БНР. Вiльня, 2009. С. 157.
xxiii Ясское совещание 1918 г.: Протоколы заседаний «Русской делегации» // Русское прошлое (СПб.). 1992. Кн. 3: Парижский выпуск: Архивы эмиграции. С. 250.
xxiv Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 104. Оп. 4. Д. 2783. Л. 72.
xxv ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 545. Л. 22–23.
xxvi Там же. Оп. 1. Д. 577. Л. 19–21.
xxvii Там же. Оп. 2. Д. 545. Л. 42.
xxviii Савинков Б. В. Указ. соч. С. 19.
xxix История отечественной артиллерии. Т. III. Кн. 7. М.–Л., 1963. С. 507, 669.
xxx РГВА. Ф. 182. Оп. 3. Д. 594. Л. 21–23.
xxxi Савинков Б. В. Указ. соч. С. 9; Дело Бориса Савинкова. Указ. соч. С. 91–92.
xxxii Цит. по: Савинков Б. В. Указ. соч. С. 19.
xxxiii Фотографию А. Цирквица в госпитале (1919) см.: РГВА. Ф. 40298. Оп. 1. Д. 134. Л. 72(об.). Сн. 3.
xxxiv Там же. Ф. 39455. Оп. 1. Д. 9. Л. 71(об.). Д. 10. Л. 74.
xxxv Cabanowski M. Generał Stanisław Bułak-Bałachowicz. Warszawa, 1993. S. 183.
xxxvi ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 577. Л. 20.
xxxvii Цит. по: Дневник Бориса Савинкова // Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001. С. 182 (док. № 72; запись от 14 апр. 1925).
xxxviii Цит. по: Савинков Б. В. Указ. соч. С. 19.
xxxix Цит. по: ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 577. Л. 18–19.
xl Там же. Оп. 2. Д. 545. Л. 88.
xli Цит. по: Директивы командования фронтов Красной Армии (1917–1922): Сб. док-тов. М., 1974. Т. 3. С. 137 (док. № 163).
xlii Цит. по: РГВА. Ф. 201. Оп. 1. Д. 247. Л. 99. Отчеты об операциях Красной Армии и Флота за период с 1-XII-1919 г. по 25-XI-1920 г. / Сост. Полевым Штабом РВСР к 8-му съезду Советов. [М.]: Лит.-изд. отдел Политуправления РВСР, [1920]. Схема № 15 (вкл. С. 36/37).
xliii Цит. по: ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 577. Л. 20.
xliv Цит. по: там же.
xlv Цит. по: там же. Оп. 2. Д. 545. Л. 46.
xlvi Цит. по: там же. Оп. 1. Д. 577. Л. 21.
xlvii Савинков Б. В. Указ. соч. С. 11.
xlviii Цит. по: ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 545. Л. 26, 42.
xlix Там же. Ф. Р-5901. Оп. 1. Д. 8. Л. 80–81; Савинков Б. В. Указ. соч. С. 36–37.
l Костюшко И. И. Из истории советско-польских отношений: Польское бюро ЦК РКП (б), 1920–1921 гг. М., 2005. С. 124 (Приложения; док. № 24).
li ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 545. Л. 40–42.
lii Подсчеты по: там же. Л. 22–23.
liii См., например: Фатуева Н. В. Организация и методы деятельности повстанческого движения в Тамбовской губернии в 1920–1921 гг. // Белая Гвардия. Альманах. 2002. № 6. Антибольшевицкое повстанческое движение. М., 2002. С. 103–108.
liv ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 545. Л. 32.
lv РГВА. Ф. 39455. Оп. 1. Д. 10. Л. 32.
lvi Цит. по: Старый Волчанец. О ген[ерале] Балаховиче и полк[овнике] Яковлеве / // Часовой (Брюссель). 1965. № 464(2). С. 22.
lvii Цит. по: РГВА. Ф. 182. Оп. 3. Д. 594. Л. 26.
lviii Цит. по: ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 577. Л. 10.
lix Цит. по: Вендзягольский К. Савинков // Новый Журнал (Нью-Йорк). 1963. Июнь. Кн. 72. С. 170.
lx Цит. по: ГА РФ. Ф. Р-5901. Оп. 1. Д. 8. Л. 16.
lxi Цит. по: Северин А. О «Воспоминаниях» К. Вендзягольского в «Новом Журнале» // Часовой. 1964. Авг. – сент. № 458–459 (8–9). С. 35.