Советское правительство отбирало львиную долю продуктов из колхоза. Оно душило колхозников огромными налогами: натуральным (мясным, молочным, яичным) и денежным.

Выполнение государственного оброка («продразверстки») и государственной барщины («труд-гуж-повинности») занимало у крестьян не менее четырех дней в неделю. А для выработки продукции для семьи, для их работы на себя, у них оставалось только дня два в неделю. Так свободные земледельцы пореформенной деревни после октябрьского переворота превратилась в правительственных роботов, в государственных крепостных».

Заместим, что на фоне голодной советской деревни в 1920 году во врангелевском Крыму, несмотря на Гражданскую войну, на обилие беженцев, село оставалось зажиточным и обильным. Оставалось аккурат до прихода большевиков, с установлением власти которых и Крым, и Украина, и Кубань — вся эта богатейшая территория, житница России обратилась погостом, где трупы умерших от голода лежали на дорогах, а еще живые теряли рассудок и доходили до случаев людоедства. Мемуаристы и писатели (Иван Шмелев, Иван Савин и др.) оставили нам немало свидетельств этого ужаса.

А теперь зададимся вопросом, а куда же, собственно, уходило все награбленное?.. Пусты были крестьянские амбары. Пусты магазины. Голодом были охвачены города, включая столицы. Из музеев массово изымались и продавались за рубеж величайшие ценности, стоившие многие миллионы. Изымались и шли в переплавку ценности церковные. Из-за границы присылалась помощь голодающим. Куда же, повторим, уходило все это богатство, не виденное за малой толикой ни теми, у кого отнималось, ни теми, кому якобы предназначалось?

Ответом на этот вопрос служит одно слово — Коминтерн.

В марте 1918 года Ленин объявил, что «победа пролетарской революции во всем мире обеспечена». Вождь мирового пролетариата ждал ее со дня на день и совместно с сообщниками усердно готовил как на Западе, так и на Востоке, в котором перспективное направление видел Троцкий. Для подготовки мировой революции большевики создали Коммунистический Интернационал, которому надлежало объединить все большевистско-космополитические силы в мире. Учредительный съезд организации прошел в марте 1919 года в Москва. Один из учредителей известный масон и коммунист Луи-Оскар Фроссар, заявил: «То, о чем мечтали, то к чему готовились и чего безуспешно ждали социалисты всех стран, претворяется в жизнь движимыми несгибаемой волей социалистами России. Над древней царской империей развевается красный флаг Интернационала… Вперед! Человечество не обречено. Над Россией занимается новый день!»

Финансовый вопрос решили сразу. По указанию Ленина деньги на мировую революцию должны были выделяться без ограничений, и многочисленные агенты Коминтерна стали исправно получать за свою деятельность золото и драгоценности, награбленные в России. Для распределения средств среди компартий была создана специальная бюджетная комиссия, куда вошли Зиновьев, Сольц и Молотов. Ленинские эмиссары с набитыми ценностями и деньгами чемоданами курсировали по всей Европе. В Германии, например, передаточным звеном русских денег немецким коммунистам стал некто «товарищ Томас». Через его руки прошли огромные суммы русских денег, значительная часть которых использовалась на подготовку вооруженного восстания в Германии. Как рассказывали очевидцы, деньги хранились, как правило, на квартире товарища Томаса: в чемоданах, сумках, шкафах, иногда в толстых папках на книжных полках или за книгами. Передача денег производилась на квартирах поздно вечером, в нескольких картонных коробках весом по 10-15 кг каждая.

28 августа 1919 года Я. Берзин писал Г. Зиновьеву, что он говорил с Лениным о материальной поддержке компартий, и тот считает, что 5 млн франков — это мало, что для коммунистических групп в Западной Европе нужно выделить сумму до 20 млн. франков (примерно 1 млн фунтов стерлингов). 15 марта 1922 года Политбюро ЦК увеличило эту сумму до 2,5 млн. рублей, а 20 апреля — до 3 млн 150 тыс. 600 руб. золотом. Самые большие суммы денег в золоте и драгоценностях передавались в руки руководителей коммунистических партий зарубежных стран. Так, в 1921 году только компартии Латвии выделяется 20 млн. рублей золотом, а Финляндии — 25 млн. рублей.

В разгар голода Ленин просил секретаря Коминтерна А. Балабанову не считаться с расходами на мировую революцию: «Умоляю вас, не экономьте. Тратьте миллионы, много миллионов». Большевики взяли на себя финансирование практически всех тогда существовавших коммунистических партий мира — Англии, Франции, Германии, Италии, США, Польши, Австрии, Швейцарии, Швеции, Венгрии, Югославии, Румынии, Люксембурга, Голландии, Греции, Турции, Персии, Индии, Китая, Японии, Бельгии, Испании, Аргентины, Южной Африки, Норвегии, Финляндии.

Приведем выдержки из документа, датированного маем 1919 года:

«Ценности, отпущенные Третьему интернационалу:

— брошь-кулон (5000 руб.),

— 12 бриллиантов 8,50 карат (21 500 руб.),

— кулон бриллиантовый (3500 руб.),

— запонка жемчужная (4000 руб.),

— бриллиантовая запонка с сапфиром (2500 руб.),

— кольцо бриллиантовое с рубином (2000 руб.),

— брелок с бриллиантом и сапфиром (4500 руб.),

— платиновый браслет с бриллиантом (4500 руб.),

— 1 бриллиант 2,30 карат (7500 руб.),

— 27 бриллиантов 13,30 карат (32 000 руб.),

— 1 бриллиант 3,30 карат (19 000 руб.),

— 14 бриллиантов 8,50 карат (17 000 руб.),

— 11 бриллиантов 16,40 карат (56 000 руб.),

— 2 серьги жемчужные (14 000 руб.),

— кулон с жемчужными подвесками с бриллиантами (12 000 руб.),

— 5 бриллиантов 5,08 карат (22 500 руб.),

— кольцо бриллиантовое (21 000 руб.)…»

Так безвозвратно уходили в руки Интернационала русские богатства, а обескровленная Россия — «навоз для мировой революции» — оставалась вымирать и нищенствовать…

Позже, когда выяснилось, что «победа мировой революции» совсем не торопится осуществиться, химера эта поблекла, уступив место другой — большевики должны были показать всему миру могущество своей империи. И повелось: за чтобы ни взялись в Советской стране, первой и главной целью становилось — быть первыми, превзойти и потрясти весь мир. У нас должно было быть самое роскошное метро, самая высокая башня на месте уничтоженного храма Христа Спасителя, самые великие стройки… А еще никто и никогда на «загнивающем» да не помыслит, что у нас, при Царе занимавших второе место по экспорту хлеба, теперь этого хлеба нет. Именно поэтому во второй рукотворный голод 30-х годов, когда снова устланы были дороги трупами умерших от истощения, а в деревнях доходили до людоедства, СССР экспортировал зерно заграницу, обрекая на вымирание русских людей. Показуха и пускание пыли в глаза, несоизмеряемое с затратами и жертвами для достижения эффекта, стало неотъемлемой частью советской политики.

Для удовлетворения этих «важнейших» целей всякое дело требовалось делать в спешке под угрозой обвинения в саботаже и вредительстве в случае неисполнения задачи в предписанные гонящимися за эффектами головотяпами сроки. Расплачивались за начальственное «рвение» исполнители — инженеры, ученые и т.д. Во многом, именно следствием невозможности исполнения сумасбродных затей стали массовые процессы 30-х годов — такие, как Шахтинское дело и дело Промпартии. Власти необходимо было спихнуть на кого-то неудачи собственной безграмотной политики, и ответчики были найдены и предъявлены народу. На процессе Промпартии, где, как водится, обвиняемые покаянно били себя в грудь и славили власть, у двоих из них все же прорвалось правдивое. Так, заметил старый инженер Федотов: «Всякого рода теоретические подходы дают нормы, которые в конце концов являются вредительскими». И добавил Чарновский: «Никакие вредительские действия и не нужны... Достаточны надлежащие действия, и тогда все придет само собой».

Норма и план — эти понятия затмевали разум, затмевали всякий рациональный подход, не оставляя времени и возможности заботиться о качестве производимого, о том, как в дальнейшем использовать оное, и уж тем более о безопасности труда: люди, будь то заключенные или вольные, оставались щепками везде. К слову, именно такой подход привел к тому, что в начале войны мы, обладая самым большим числом танков в Европе, не могли использовать их, так как не имели достаточного числа обученных танкистов. Позже скольким мальчишкам, обученным наскоро и оттого не способным противостоять закаленным в боях немцам, стоило жизни это очередное головотяпство…

Весьма характерный пример «великих строек» дает нам история строительства Беломорканала, канала, который так и остался не нужным никому и непригодным для нормального использования.

Беломоро-Балтийский канал имени Сталина… Для какой стратегической надобности нужен был этот канал, соединяющий Онегу с Белым морем? Что за адская спешка была, что не положили на то свыше несчастных двадцати месяцев? Указание самого товарища Сталина! То был первый опыт строительства полностью руками зэков. Самый дешевый способ производства — использование рабского труда: до этого в ХХ веке додумались в государстве, провозгласившем свободу и равенство. Рабу не нужно давать технику, не нужно прилично кормить его и создавать другие условия, а только погонять палкой. Если раб умрет — не беда, его место тотчас займет другой. Потоки раскулаченных, «вредителей» и прочих «врагов» обеспечивали стабильный и даже избыточный приток дармовой рабсилы.

Рабсилу стали свозить в начале осени, когда не было еще ни плана строительства, ни бараков — ничего. Басмачи в восточных халатах, студенты, эсперантисты, девушки в легких летних платьях, десятки тысяч крестьянских ребят, нарочно оторванных от отцов — кого только ни было среди прибывших! В качестве «жилья» им предоставили лишь продуваемые со всех сторон бараки. И не предоставили для строительства ни необходимой техники, ни денег, а лишь срок — за двадцать месяцев стотысячная трудовая армия голодных, изможденных людей должна была сквозь скальный грунт и мерзлоту, сквозь болота и валуны построить канал в двести двадцать шесть километров с девятнадцатью шлюзами.

Инженеров, арестованных в Ташкенте и готовивших проект на Лубянке, на объект не вывозили, зато погоняли, чтобы быстрей, без проб грунта, без необходимых исследований давали план. И недоумевали погонщики, зачем вообще новый проект, когда есть — Волго-Донской…

Такой «великой стройки» человечество не ведало с древних времен! Ни бетона, ни железа, ни техники не дали на нее. И только русские инженеры-«вредители», жизнями своими ответственные за выполнение «указания Самого», не имея ватмана, линеек и света в бараках, могли с этой задачей справиться: возвели земляные дамбы с деревянными водоспусками, чтобы не было течей, гоняли по дамбам лошадей, запряженных в катки. Ворота шлюзов также сделали из дерева, а стены за неимением бетона сконструировали по аналогии с древнерусскими ряжами — высокими деревянными срубами, изнутри засыпаемыми грунтом.

Древнерусские технологии не раз выручали проектировщиков. Деревянные журавли и барабаны с привязанными канатами сетями, вращаемые лошадьми, заменили краны, грабарки и «беломорские форды» (тяжелые деревянные площадки, положенные на четыре круглых деревянных обрубка, запряженные двумя лошадьми) — транспорт. В самодельной вагранке отливали тачечные колеса. Доходило до того, что без пил и топоров валили деревья, обмотав их веревками и бригадами раскачивая в разные стороны.

Само собой, не организовали и хоть сколь-либо налаженной системы питания. По несколько дней не выдавали хлеб, баланду везли с отдаленных пунктов и привозили ледяной. После конца рабочего дня на трассе оставались трупы, заметаемые снегом. Людям давали такую норму выработки, которую невозможно было поднять даже летом, а зимой она становилась окончательно убийственной. Ночами умерших собирали и увозили сани. Но всех собрать не успевали, и мертвецы так и лежали, чтобы летом, когда снег сойдет, их кости были смолоты вместе с галькой и пошли на цементирование шлюзов…

В 1930 году власть совершила очередной «мудрейший» шаг в области народного хозяйства — уничтожила, на сей раз без надежды на возрождение, навсегда подорвав экономическую (не говоря о демографической и духовной) основу государства, лишив страну кровно необходимого для ее подлинной независимости и процветания — продовольственной безопасности.

«С 1922 года и до коллективизации, то есть до начала 30-х годов, голода в России не было, — писал Б.А. Можаев в статье «Где же наш пахарь? Кого еще ждем?!». — Наоборот, начиная с 1922-1923 годов в стране быстро восстановлено было сельское хозяйство, и уже к 1925 году мы достигли по урожаю зерновых уровня 1913 года, когда на мировом рынке четверть проданного зерна было русским. А в последующие годы по поголовью скота и по зерновым превзошли довоенный уровень. А в 1927 году и промышленность перешагнула довоенный уровень. Вот что такое нэп». Спрашивается, кому все это мешало?..

Мы не будем описывать здесь ужасы раскулачивания — эта тема выходит за рамки нашего исследования. Рассмотрим лишь итоги этого преступления, наиболее подробной иллюстрацией которых служит книга Т. Чугунова «Деревня на Голгофе»:

«1930–34 годы были годами голода в колхозе Болотное и в других орловских деревнях.

Сначала это был искусственный голод, созданный советской властью для единоличников, покинувших колхоз. Этим искусственным голодом власть загоняла и загнала крестьян опять в колхоз.

Но потом крестьянам, вернувшимся в колхоз, начальство выдало из складов скудный паек на каждую живую душу: рожь, картофель, овощи. Это — продукты, которые власть раньше отобрала у этих же крестьян, когда они, выйдя из колхоза, не желали возвращаться туда...

Когда же все крестьяне вынуждены были вернуться в колхоз, эти продукты были быстро израсходованы. А новых продуктов в колхозе производилось очень мало. В 1930 году три четверти ярового поля пустовало, в следующем году — три четверти озимого поля. Обработка земли и сбор урожая производились плохо. Навоза в поля не вывозили. Урожайность полей понизилась в два-три раза.

Скот же за годы коллективизации был уничтожен более чем наполовину. Свой скот крестьяне забивали перед тем, как поступить в ненавистный им колхоз. Немилосердно резали колхозный скот местные начальники и беднота — первые колхозники. Много колхозного скота погибло от плохой кормежки, скверного ухода, скученности его в тесных, неприспособленных помещениях.

Колхозное начальство растранжиривало очень много колхозных продуктов: и зерна, и мяса, и картофеля, и овощей.

Советское правительство отбирало львиную долю продуктов из колхоза. Оно душило колхозников огромными налогами: натуральным (мясным, молочным, яичным) и денежным.

Из-за всех этих обстоятельств в Болотном после осуществления вторичной «сплошной коллективизации» голод продолжался. Это уже был голод «естественный»: закономерный результат антинародной экономической системы крепостнического хозяйства, принудительного труда, государственной колхозной барщины.

…Во многих хатах окна и двери заколочены. Бывшие обитатели их умерли от голода. Другие сосланы. Иные ушли на шахты и новостройки, спасаясь от голодной смерти.

Вся длинная, более километра, сельская улица заросла огромными, до крыш, сплошными кустами колючего растения, которое в здешних краях носит двойное название: «колун», или «татарник». Из-за высоких колючих кустов едва виднелись почерневшие крыши избушек.

Раньше через все село пролегала широкая улица, с дорогою по ней. Теперь ни улицы, ни дороги нет. Вся улица заросла сплошными зарослями «колуна». А вместо дороги осталась только тропинка между колючими кустами...

Кое-где по тропинке брели, пошатываясь, какие-то тени, как могильные привидения. Это бабы-колхозницы. Худые, истощенные, словно скелеты. В одних только грязных рубахах...

Не село, а пустырь, заросший «колуном-татарником». Колючие джунгли колхоза...

…В течении четырех предвоенных лет, в 1937-41 годах, я посещал село Болотное ежегодно. Я внимательно наблюдал и досконально изучал колхозные порядки и жизнь колхозников. В последующих очерках будут изложены результаты этого наблюдения и изучения.

…Раньше еще далеко от деревни слышался гомон, в котором смешивались самые разнообразные звуки: лай собак, кудахтанье кур, мычание, блеяние, визжание скота во дворах, крики играющих детей, громкий разговор баб и мужиков, пение девушек.

Теперь в деревнях — тишина... Словно вымерла деревня...

Не лают собаки: их теперь осталось одна-две на деревню. Не кудахчут куры: их теперь в колхозных деревнях очень мало, да и те без подкормки потеряли голос.

На дворе колхозника пустота: тощая корова да еле живой поросенок.

Прежде каждая деревенская изба была забита детишками. В каждой семье на Орловщине, например, в доколхозные времена было в среднем 7 душ, из них большинство — дети различного возраста. Они заполняли всю деревенскую улицу.

А теперь? В колхозной деревне детишек осталось очень мало: в среднем два на семью. И те находятся вне дома и вне деревни. Младшие рыщут в поисках травы для своей коровы. А постарше, начиная с двенадцатилетнего возраста, уже находятся на колхозных работах.

…Кроме хат, никаких других построек в селе не осталось: ни сенных сараев, ни овинов и пунь на усадьбах, ни маленьких амбарчиков. Все эти постройки пошли на дрова.

Снесены сараи: нет теперь у колхозников сена. А если колхозник и сумел запасти немного, то держит его близко, во дворе.

В селе нет риг (овинов): колхозники на своих участках не имеют никаких посевов зерновых. Им нечего сушить и молотить.

Снесены пуни на усадьбах: нет теперь у колхозников яровой соломы.

Снесены амбарчики, так как нечего хранить в них. Нет теперь у колхозников ни закромов с зерном, ни упряжи, ни холста, ни сукна, ни овчин, ни праздничной одежды и обуви.

Все эти постройки снесены и использованы на топливо: колхозники испытывают острую нужду в нем.

Даже ракиты, которые прежде были около каждой постройки, тоже повырублены на отопление. Нет теперь у колхозников лошадей — и нет дров...

…В Болотном до коллективизации было 26 кустарных предприятий и машин. Большая часть их теперь, в колхозе, совершенно ликвидирована.

Была хорошая маслобойка. Теперь колхозники не сеют коноплю для себя, потому что не имеют для этого земли. А конопля с колхозных полей сдается государству вся целиком, без остатка. Поэтому маслобойка ликвидирована в колхозе «за ненадобностью».

Прежде работали в селе три ветряных толчеи. Они толкли волокно от конопли: пеньку и замашки. Из пеньки крестьяне вили веревки, вожжи, а из замашек бабы пряли нити и ткали холст, полотно на рубашки. Теперь у колхозников нет ни пеньки, ни замашек: все это сдается государству. Толочь нечего, и толчеи разрушены.

До коллективизации была в селе мастерская по выделке овчин. Работала также волнобойка, которая перебивала волну и подготовляла ее к пряденью. Теперь в колхозе нет мастерской по выделке овчин. А волнобойка бездействуя, валяется в заброшенном сарае. В этих кустарных предприятиях колхозники не нуждаются. У колхозников нет овец (нет сена, нечем кормить их). Следовательно, нет ни овчин, ни волны.

Прежде в селе работала крупорушка. Она очищала гречиху и снабжала крестьян гречневой крупой для каши. Теперь крупорушка превращена в колхозную овчарню. В колхозе крупорушка лишняя: нет теперь у колхозников ни крупы, ни каши.

До коллективизации работали в селе три ветряных мельницы. Теперь осталась только одна. Да и та работает с неполной нагрузкой. Так резко уменьшился перемол зерна в колхозе.

После коллективизации мельница была объявлена колхозной собственностью. Мельник работает на ней в качестве колхозника за трудодни. Он мелет муку для колхоза и колхозного начальства бесплатно, а для колхозников — за деньги.

Работает мельница плохо. Мельник, работая за тощие трудодни, в хорошей работе не заинтересован. Председатель колхоза заинтересован только в деньгах: деньги за помол он забирает «на колхозные нужды»... Но что крыша худая, мельница разрушается — это его не интересует.

В селе работает кузница. Кузница теперь работает только для колхоза. Но колхозников она совсем не обслуживает. «Частные заказы» от них кузница не принимает: начальство воспрещает.

Личные потребности колхозников и частная деятельность ремесленников кажутся большевистским руководителям делом настолько «антикоммунистическим» («невыкорчеванные пережитки капитализма в экономике и сознании людей»!), что кузнецам запрещено принимать от колхозников «частные заказы» даже на дому, в послеурочное время.

…В деревне единоличников зимой каждая изба представляла собой домашнюю кустарную мастерскую.

Крестьяне зимой плели лапти, чинили валенки, вили веревки, чинили упряжь и телеги, делали сани, мастерили разные забавы для детей: салазки, скамейки для катания, деревянные коньки и лыжи.

Крестьянки зимой пряли нити из замашек и волны; ткали на ручных станках холст, мешковину, сукно; шили для семьи белье, мешки, чинили одежду.

А кроме того, зимой в крестьянских избах работали бродячие ремесленники: шили одежду, чинили посуду, валяли валенки, делали новую упряжь.

Теперь же нет у колхозников никаких материалов для всех этих перечисленных кустарных работ: ни пеньки, ни лык, ни замашек, ни волны, ни овчин, ни кожи. Поэтому не работают теперь ни прялки, ни ткацкие станки. Они валяются на чердаках и гниют...

Не ходят по колхозным селам и бродячие ремесленники. Советская власть прикрепила каждого труженика или к колхозу, или к фабрике, или к промысловой артели.

И поэтому нет теперь у колхозников ни самотканого белья, ни самодельной обуви и одежды.

А советские государственные фабрики выпускают на рынок одежду и обувь в таком мизерном количестве и по такой дорой цене, что для колхозников фабричная обувь и одежда стали недоступны.

Поэтому колхозники вынуждены теперь ходить в отрепьях, одеваться, как нищие.

…Коммунисты-назначенцы плохо руководят колхозами. До своего назначения на колхозный пост опыта работы в сельском хозяйстве они не имели: происходят они, обычно, или из деревенских бедняков, у которых хозяйство было плохое, или из городских жителей. Поэтому они являются прежде всего работниками несведущими, неумелыми.

Личной материальной заинтересованности в налаживании колхозного производства у руководителей тоже мало. Прежде доход хозяина-собственника зависел исключительно от урожайности полей и продуктивности скота в хозяйстве, т. е. от прилежной и умелой работы сельского хозяина. «Что стопаешь, то слопаешь», — так определяла это крестьянская пословица.

Но доход колхозного управляющего зависит от других причин. «Не возьмешь — помрешь», «Бери смелей — жить будет веселей!» — так откровенно говорят колхозные руководили об этом основном источнике своих доходов. На свою заработную плату — полтора трудодня за один день службы, или, конкретно, для села Болотное, 600 граммов ржи в день, — председатель колхоза с семьей жить никак не может. Он может жить только теми продуктами, которые забирает в колхозе. Сам он определяет это свое действие термином «берет», а колхозники говорят: «ворует»...

Размер этого «основного дохода» в бюджете председателя не зависит от экономического состояния колхоза. Один председатель может ограничиться скромным «доходом» даже из богатого колхоза. А другой безшабашно расхищает колхозное имущество и ведет роскошный образ жизни в самом бедном хозяйстве. Размеры этого дохода зависят не от экономического состояния колхоза, а от стяжательских аппетитов и мошеннической ловкости председателя.

Служебные интересы колхозного председателя тоже не направляют его внимания на хозяйственное благополучие колхоза и работников. Служба и судьба председателя зависят от районного начальства. Оно назначило его на «хлебную должность» и во всякое время и по любому поводу может лишить его этой должности.

Но районное начальство прежде всего и больше всего интересуется двумя делами: колхозными (и совхозными) продуктами лично для себя, во-первых; выполнением налогов и поставок для государства, во-вторых. А это тоже не стоит ни в какой связи с материальным благополучием колхоза. Ограбляя государственное имение и колхозников, услужливый председатель бедного колхоза может полностью удовлетворить требования районного начальства. А руководитель богатого имения, в котором колхозники получали бы хорошую оплату за свой труд, — не мог бы долго удержаться на своем посту, если бы он не посылал колхозных продуктов районному начальству или не откликнулся бы на призыв из райкома: после выполнения всех поставок, организовать дополнительно «добровольный красный обоз» с продуктами для государства.

Таким образом, личные интересы колхозного председателя, материальные и служебные, приводят его к тому выводу, что заботиться надо только о себе да о требованиях ближайшего, районного, начальства.

С колхозниками же ему считаться совсем не следует, потому что председатель от них совершенно не зависит. Колхозники — это не хозяева колхоза, а только крепостные его батраки, бесплатная рабочая сила государства, «навечно» закрепленная для эксплуатации за государственным имением, колхозом.

Что касается колхоза, как хозяйственного предприятия, то руководителям приходится считаться с ним, но лишь «постольку-поскольку». Лишь бы не допустить полного развала этого хозяйства до такого состояния, при каком он не сможет выполнять роль, которая на него возложена: «кормушки» для председателя и районного начальства, главного налогоплательщика для государства.

За свою работу колхозники получают... «трудодни». Трудодень это рабочий день с полной нагрузкой, день, за который выполнена норма работы. Колхозные бригадиры ежедневно записывают трудодни в трудовую книжку колхозника.

…После сдачи всех государственных поставок, отправки «добровольных красных обозов», оплаты МТС, «засыпки» всяких колхозных фондов, незаконных «фондов» для начальства, — учитывается остаток ржи и делится на сумму всех трудодней в колхозе. Так устанавливается оплата трудодня для колхозников.

Остатки эти невелики, и оплата трудодня в колхозах необычайно низкая. В Болотном в разные годы она колебалась от 200 до 400 граммов ржи на трудодень.

…В селе живет один вдовец, колхозник-одиночка. Работая в колхозе непрерывно, он заработал в 1940 году 200 трудодней и получил за эту работу от колхоза 5 пудов ржи (по 400 граммов на трудодень), т. е. получил хлеба только на полгода. Другую половину года он был вынужден обходиться без хлеба.

…Рядом с этим колхозником-одиночкою живет вдова-колхозница с тремя малолетними детьми. Она выработала 160 трудодней и получила за них от колхоза 4 пуда ржи. Для ее семьи этого хлеба хватает только на один месяц. А остальные 11 месяцев в году семья должна обходиться без хлеба... Или может использовать хлеб по другому: употреблять кусок хлеба в качестве лакомства только каждое второе воскресенье...

...Прежде крестьянин-единоличник выполнял все земледельческие работы охотно, с радостью: он наглядно видел плоды своего труда.

…А теперь? Колхозник выполняет свою работу с озлоблением, потому что она бесполезна для него, как Сизифов труд: на этой работе хлебороб не может заработать себе даже куска хлеба.

…Но во время уборочных работ в колхозе эти муки Сизифова труда достигают крайней степени. Пахать голодному тяжело и мучительно. Но убирать хлеб — это для голодного работника бесконечно тяжело и нестерпимо мучительно: жать, возить рожь — и не иметь хлеба, молотить — и голодать!.. А именно так организовано дело в колхозе.

Во время уборочных работ единоличные крестьяне прежде, до революции, питались очень хорошо: ели сало, мясо, яйца, сметану, коровье масло. А теперь и на уборочных работах колхозник питается только пустыми щами да картошкой, даже без хлеба, без масла, голодает.

Прошлогодний хлеб он поел еще зимою. А хлеб из нового урожая правительство воспрещает выдавать колхозникам до тех пор, пока все поставки государству не будут выполнены и все колхозные фонды не будут «засыпаны», т. е. практически до конца календарного года.

Каким большим торжеством в каждой крестьянской семье был прежде «праздник первого снопа»! Первые снопы сжатой ржи, украшенные веселыми ленточками, торжественно привозили домой. Дружно, с песней, их обмолачивали — непременно по-старинному, цепами, — и зерно потом мололи на мельнице. А затем тут же бабы выпекали из этой муки «новый хлеб»: такой свежий, мягкий, пахучий, очень вкусный!

…А ребятишки больше всех радовались урожаю. Они лакомились зеленым горохом, поджаренными колосками ржи, печеной картошкой. На возах со снопами, сияя от радости, бывало, по крылатому слову Некрасова, каждый «Ванюха в деревню въезжает царем!..»

А теперь, в колхозе?.. Не праздником, и даже не буднем, а сплошной «страстной пятницей» стало в колхозе время уборочных работ.

…Так в колхозной деревне хлеб стал врагом хлебороба, а хлебороб — врагом хлеба. Колхозный труд стал врагом работника, а работник — врагом труда. Труд стал подлинным проклятием людей...

...Председатель колхоза цифры о колхозном урожае содержит в строжайшем секрете, соблюдая приказ правительства.

…Теперь на колхозных полях нет ржи «в рост человека» или «по грудь». Массивы колхозной ржи — это «роясь до пояса», «рожь до колена».

Прежде рожь серпами жали. Только на некоторых, самых глинистых, холмах иногда приходилось косить ее. Теперь, на колхозных полях почти половину ржи колхозники выкашивают косами: такая она низкорослая.

…Откуда же на колхозных полях быть хорошему урожаю? Навоз с колхозных ферм годами не вывозится на поля.

Голодные и истощенные колхозники принуждены работать там бесплатно, из-под палки. Поэтому все сельскохозяйственные работы в колхозе выполняются гораздо хуже, чем на полях единоличников. Хуже производится пахота и бороньба. Хуже проходит прополка, пропашка. Уборочные работы проводятся «из рук вон плохо», как говорят колхозники.

Колхозные урожаи сильно страдают от полевых вредителей: полевых мышей и зайцев. Зайцев развелось очень много: нет ружей, нет охоты.

Потравы колхозного урожая — огромные.

За колхозными стадами пастухи присматривают не особенно внимательно. Голодных колхозных крепостных мало интересуют колхозные поля, луга и колхозный скот.

А голодный скот колхозников — коровы, телята, поросята — летом вообще остается безо всякого присмотра. В лучшем случае скот остается под присмотром малолетних детей (до 12 лет), которых еще не выгоняют на колхозную барщину (но часто «выводят» на колхозную работу школьников целыми классами).

Своих коров колхозникам воспрещено выпускать со двора. Но нередко коровы вырываются на пустырь, а оттуда дальше, на колхозные поля и луга. Однажды две голодные коровы колхозников вырвались на клеверное поле и паслись там с обеда до вечера. С голодухи обожрались и подохли.

…В результате всех этих обстоятельств, урожай на колхозных полях и на огороде гораздо ниже, чем в селе единоличников.

А при доставке на колхозные и государственные склады и во время хранения там колхозный урожай еще уменьшается. Он гибнет: рассыпается, гниет, мерзнет, пожирается мышами. Продукты расхищаются начальниками и всякими работниками, соприкасающимися с перевозкой и хранением.

Только на пропагандном языке колхозный урожай называется «богатым». Колхозники оценивают его по-другому: «никудышний урожай».

Местные колхозники определяют средний урожай ржи на колхозных полях Болотного в 25-30 пудов с гектара. Такой урожай был в эпоху крепостного права. А средний урожай в пореформенном селе, перед революцией 1917 года, был: в общине — 50-60 пудов с гектара; на отрубах и хуторах — от 80 до 100 пудов.

Колхозный, «сталинский», урожай упал до уровня урожая в крепостной деревне. Сельское хозяйство при колхозной системе попятилось на сто лет назад. Бывшая «житница Европы» превратилась в некрасовскую деревню Неурожайку, в голодную Русь...

Скотоводство в колхозе находится в таком же запущенном состоянии, как и полеводство.

Поголовье скота в колхозном селе сильно уменьшилось, по сравнению с дореволюционным временем.

Колхозники не имеют теперь в личном владении ни лошадей, ни овец. А на колхозной ферме их теперь вдвое меньше, чем было у крестьян в дореволюционном селе.

За колхозным скотом нет вообще хорошего ухода. Сельские начальники — плохие хозяева. Они интересуются только мясом, молоком, яйцами. Но их мало интересуют свиньи, коровы и куры.

Что касается колхозников, ухаживающих за скотом — конюхов, коровниц, свинарок, птичниц, — то колхозные порядки превратили их тоже в плохих работников. Колхозники не имеют никакого интереса к своей работе на ферме. Они ненавидят эту работу, как бесплатную, принудительную, мешающую им работать на себя.

…Кормя колхозных свиней, свинарка озабоченно думает: «А чем же мне накормить моего поросенка, чтобы он не подох?! А подохнет, — где же мне тогда взять денег на налог?!».

Ухаживая за колхозными коровами, скотница невольно злится на них: «Вам, обломам, председатель и сено, и яровую солому, и даже картошку отпускает. А моя Буренушка от одной ржаной соломы подыхает...»

…Озлобленные, голодные крепостные переносят свое озлобление и на работу, и на орудия труда, и даже на скот. Колхозники обслуживают скот, но он принадлежит не работникам-животноводам, а их жестоким угнетателям: советским крепостникам, «новым помещикам».

«Колхозная революция сверху» привела к тому, что лучшие хозяева в селе были «ликвидированы, как класс». А вместо них во главе сельского хозяйства были поставлены люди неумелые, нерадивые и нечестные. Эти люди, колхозные начальники, работают «из рук вон плохо». Но расхищают и разоряют сельское хозяйство они очень основательно...

Колхозники — ограбленные, голодные, истощенные, работающие из-под палки, крепостные советского государства — не имеют никакой личной заинтересованности в колхозном труде. Мало того: жестокие и неразумные колхозные порядки вызывают у них глубокую ненависть и к государственному имению и к работе в нем.

А эти обстоятельства привели к печальному экономическому результату. Колхозно-крепостническая система привела к снижению урожайности, к упадку скотоводства, к разорению всего сельского хозяйства. Хозяйство в колхозной деревне сброшено в болото, утопает там и не может выкарабкаться...»

(продолжение следует)

Предыдущие главы:

Елена Семенова. Разрушение традиционной культуры
Елена Семенова. Нравственное растление, разрушение семьи и всех традиционных ценносте
Елена Семенова. Дехристианизация
Елена Семенова. Закрепощение образования и науки (часть I)
Елена Семенова. Закрепощение образования и науки (часть II)
Елена Семенова. Разрушение хозяйства (часть I)

Скачать книгу «Без Христа, или Порабощение Разума» целиком