Поделиться:
22 апреля 2016 12:00

Карпов Победы

Рецензия на книгу М. И. Одинцова «Патриарх Победы: Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Алексия (Симанского)» (М.: Политическая энциклопедия, 2015. — 487 с.).

Михаил Иванович Одинцов — доктор исторических наук, видный церковный историк современной России, написавший огромное количество работ по истории Русской Православной Церкви Московского Патриархата. В последние годы некоторые его работы стали определять некое новое направление в церковной историографии постсоветской России. В своих последних исследованиях, посвященных или биографии Патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского)[1], или же конфессиональной политики советского государства в годы войны[2], можно увидеть определенный пересмотр устоявшихся за последние 25 лет концепций истории Российского Православия в ХХ столетии. Например, в монографии-биографии Сергия (Страгородского) критично описывается патриаршество Тихона (Беллавина), в том числе такие его действия, как «анафематствование» большевистской власти, противодействие изъятию церковных ценностей или решения Поместного собора 1917-1918 гг. А вот так исследователь оправдывает жесткие действия советской власти в период новой экономической политики по отношению к Православной Церкви: «…Трудно было отказаться сразу от ставших привычными военно-административных мер ее проведения, так же как и трудно было отказаться видеть в религиозно-церковных организациях хотя и побежденных, но все же политических врагов»».[3] Такое обеление деятельности советских правителей по отношению к православным пастырям и мирянам хоть и непохоже на то, что писалось в годы антирелигиозного безвременья (тогда о каком-либо нажиме на Церковь вообще не говорилось), однако четкое направление на защиту жесткого курса властей и умаление разрушительного значения репрессий видно невооруженным глазом.

В том же стиле написана и последняя работа Михаила Ивановича. Ее историк разделил на 6 глав, каждая из которых охватывает значительный промежуток жизненного пути владыки Алексия (Симанского).

Пожалуй, самой взвешенной, и на наш взгляд полной по содержанию частью монографии, является первая глава «Родовое гнездо, московские пенаты, постижение наук», в котором на широком архивном материале, практически в агиографическом стиле рассказывается о самом первом периоде жизни будущего Патриарха. В ней достаточно объективно и взвешенно рисуется императорская Россия, на фоне которой воспитывался и рос будущий глава Московской Патриархии.

Ситуация меняется, начиная со второй главы книги. Автор описывает в ней период служения Симанского на посту инспектора Псковской духовной семинарии, ректора Тульской духовной семинарии и ректора Новгородской духовной семинарии, то есть 1904–1913 гг. В этот период произошло много значимых событий как в истории Православной Церкви, так и всей России. Указ об укреплении начал веротерпимости автор хоть и оценивает как положительное явление, однако тут же отмечает, что императорская власть всячески пыталась ограничить его действие. Еще более отрицательное восприятие данного указа он приписывает Православной Церкви: «…Православные иерархи рассматривали его как «покушение» на права господствующей Церкви, «унижение» ее перед иными вероисповеданиями и как неоправданную «уступку» инославным и иноверным сообществам».[4] Как нам кажется, такое восприятие было далеко не у всех иерархов Церкви, в особенности, если учесть желание многих высших иерархов того времени восстановить патриаршество, возможность чего появилась в тот период. В этой же главе впервые начинает замечаться и еще одна черта данной работы М.И. Одинцова — слишком частое упоминание событий в Российской Империи, и, при углубленном описании фона, отсутствие кропотливой оценки деятельности главного героя монографии. Некоторые выводы автора в буквальном смысле слова потрясают своей резкостью и необоснованностью. Вот как маститый московский историк оценивает деятельность П.А. Столыпина: «Весь начальный либерализм и реформаторский дух этого человека в конце концов обратился в защиту, не гнушаясь силы и террора, политического статус-кво отжившей и более неприемлемой для российского общества монархии… Петр Столыпин был могильщиком всякой свободной мысли, демократии, законности и народоправства,им владела одна идея — исполнить свой служебный долг перед монархом так, как он его понимал, дабы существовавшее на тот момент самодержавие при минимальном косметическом «припудривании» существовало вовеки».[5] Нам кажется, что комментарии к таким однобоким авторским оценкам излишни. Особенно отметим, что слова о могильщике демократии и законности автором часто относимы к царским сановникам, но практически никогда к реальным попирателям своих же законов — большевистским властям, в том числе ведавшим религиозными вопросами.

Не менее спорно утверждение о «вынужденности» членства епископа Алексия (Симанского) в тульском отделении Союза русского народа. Исследователю явно претят любые формы поддержки монархии в период поздней Российской Империи, и ему кажется, что он должен оправдать своего героя в этом «грехе». Так исследователь упоминает, что владыка был «вынужден» возглавить тульское отделение Союза Русского Народа, а на всех мероприятиях играл исключительно исполнительскую роль, оставив реальное руководство на откуп политическим лидерам. Однако интересным фактом является тот, что в той же монографии Одинцова встречаются детали, опровергающие концепцию о сложном отношении епископа Алексия (Симанского) к русскому монархическому и патриотическому движению. К примеру, главный герой книги поддерживал тесные отношения с директором московского императорского лицея памяти цесаревича Николая и одним из основателей российского монархического движения В.А. Грингмутом (на похороны которого он специально приехал в 1907 г. и сослужил совместную литургию с протоиереями Восторговым, Соловьевым и Максимовым).[6] Тот же Одинцов отмечает, что отец Иоанн Восторгов пылал к владыке Алексию восторженными чувствами, хотя и удивляется причинами этого факта.[7]

Третья глава монографии охватывает тридцать лет служения владыки Алексия (Симанского) — с 1913 г., года, когда в Российской Империи отмечалось 300-летие Дома Романовых и вплоть до пребывания митрополита Алексия в блокадном Ленинграде. Празднование 300-летия монаршего Дома описано как событие, которое прошло в России без особого энтузиазма со стороны широких масс. В доказательство своего тезиса Одинцов приводит цитаты из воспоминаний любимца многих современных православных сталинистов — митрополита Вениамина (Федченкова), который эволюционировал от духовника Белой армии до советского патриота и борца с внутренней «контрреволюцией».[8]

Отметим, что в описании событий 1917 г. автор достаточно осторожен, он не следует широко распространенным сейчас концепциям критики только лишь Февральской революции и «февралистов» и идейного оправдания большевиков, представляемых исключительно как «государственников». Вообще описание событий, связанных именно с основным действующим лицом повествования, наиболее взвешены и не вызывают сомнений при прочтении. Однако, как только автор углубляется в описание общероссийского фона взаимодействия Православной Церкви и государства, мы видим неприкрытые попытки оправдания большевиков, в особенности руководителей партии. В период вступления владыки Алексия (Симанского) в управление Петроградской епархией во время ареста владыки Вениамина (Казанского) происходит фактическое оправдание лидеров обновленцев, что М.И. Одинцов оценивает исключительно как вынужденный шаг во благо «тихоновской» Церкви.

Однако есть в монографии Одинцова и те моменты, которые он деликатно обходит или же специально не заостряет на них читательское внимание. Одной из таких проблем является декларация 1927 г. и реакция на нее православного духовенства. Как известно, именно этот, печальный по нашему мнению, документ положил начало размежеванию внутри Православной Церкви в Советском Союзе и столь сильно разделил Православие вне исторической России. Действия митрополита Иосифа (Петровых) историк объясняет исключительно личными обидами в связи с переводом на другую церковную кафедру, а самих сторонников владыки Иосифа громко обзывает «иосифлянским расколом».[9] «Просергианскую» линию будущего Патриарха Алексия I Михаил Иванович считает единственно правильной, не раз подчеркивая патриотичность подобного поведения. Однако ни масштабы иосифлянства, в особенности на Северо-Западе РСФСР и в городе на Неве, ни его роли в противодействии идеологии безбожия историка, видимо, не интересуют.

Фактически за рамками исследования осталась и проблема репрессий в окружении владыки Алексия (Симанского). В то же самое время автор уделяет достаточно большое место такому не относящемуся к теме монографии моменту, как репрессивная политика советской власти по отношению к «бойцам антирелигиозного фронта». Несмотря на то, что такие люди как Н.М. Маторин, и были сторонниками научной, а не репрессивной борьбы с религией, прежде всего, они были людьми, принимающими непосредственное участие в борьбе с религией и Православной Церковью. И если в книги памяти репрессированных деятелей Союза воинствующих безбожников упоминание таких людей более чем уместно, то в книге о жизненном пути Патриарха Алексия I (Симанского) попытки упомянуть об их трагических судьбах кажутся странными.

В параграфе, посвященном деятельности владыки Алексия на посту митрополита Ленинградского в годы блокады мы не найдем ничего нового. С другой стороны, крайне примечательны слова московского исследователя о деятельности Псковской Миссии по восстановлению религиозной жизни на временно оккупированных нацистами территориях Северо-Запада России. Вот как автор, причем перейдя к этой теме совершенно неожиданно, оценил служение находящегося под оккупацией духовенства: «От себя добавим, что не бывает абстрактных Отечества и патриотизма, они всегда соотносятся с политико-экономическими и социальными реалиями, в которых живут граждане…. А потому невозможно ставить знак равенства между патриотизмом советских верующих и «патриотизмом» Псковской православной миссии, включавшим в себя борьбу с большевизмом и Советским Союзом, как это делается в иных трудах».[10]Создается впечатление, что автору неизвестно или неинтересно вспомнить ни о предвоенных репрессиях, «социальных реалиях» отношения большевиков к Православной Церкви, ни о тех сотнях православных приходов открытых Миссией.

Следующая глава описывает первый период патриаршего служения владыки Алексия. Естественно предположить, что это время совпало с так называемым «апогеем сталинизма». Именно в этой главе книги на авансцену выходит человек, который является по сути главным героем монографии — председатель Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпов. При прочтении книги складывается стойкое впечатление, что Карпов являлся человеком абсолютно честным и радеющим за права Православной Церкви в СССР, а глава Московского Патриарха был его близким другом. Часто возникает ощущение, что задача М.И. Одинцова при написании данного исследовательского труда заключалась в том, чтобы написать агиографию Карпова. Тут заметим и тот немаловажный факт, что и сам автор монографии работал в Совете по делам религий при Совмине. Видимо, так долго проработав там, он пытается и в своих исторических исследованиях оправдать многих своих предшественников, закрывая глаза на то, что они все же не только налаживали взаимоотношения религиозных конфессий и атеистического государства, но и были верными исполнителями воли большевистских властей.

В описании международной деятельности Русской Православной Церкви Московского Патриархата мы также видим полное оправдание послушного выполнения церковными иерархами большинства действий советской власти на внешнеполитической, а иногда и на внутриполитической арене. Причины, по которым многочисленные зарубежные православные приходы оставались вне омофора МП даже после окончания войны не рассматриваются автором. В отношении РПЦЗ чаще всего говорится лишь о ее «прогитлеровской» позиции в годы Второй мировой войны. Отношение к такому неоднозначному и спорному моменту, как воссоединение с униатами, историком не высказано, хотя мы по сей день видим горькие плоды решений тех лет, и оставить его практически за скобками при описании биографии Патриарха Алексия I нельзя.

Московский историк не похож на так называемых «православных сталинистов» и не закрывает глаза на изменение курса по отношению к Православной Церкви еще при жизни Сталина, однако в большей степени он стоит на стороне власти и той части духовенства и верующих, которые приняли «социальные эксперименты» властей. Для него, о чем время от времени он сам заявляет, то время было лучшим в сравнении с 1980-1990-ми гг., так как тогда не было неких «консервативных» тенденций внутри РПЦ, а в стране не было «разрухи».

Что касается описания «хрущевских гонений» на Русскую Православную Церковь, то в этой связи необходимо отметить, что для Одинцова важнее отметить, что в этот период происходили изменения в составе Совета по делам РПЦ, а впоследствии в Совете по делам религии. Изменение в самом составе Совета, уход из него Карпова, а также постепенное изменение подходов в борьбе с христианскими конфессиями — все это подвергается справедливой критики автора. При всем этом такие трагичные для Православной Церкви события как, например, реформа приходского управления в 1961 г., исследователем оправдываются. Он как бы постоянно пытается найти доводы тому, что такие изменения действительно имели под собой веские причины и определенную поддержку среди православного духовенства. Несложно догадаться, что к епископу Ермогену (Голубеву), священникам Николаю Эшлиману и Глебу Якунину историк не относится с теплотой, считая путь православного диссидентства неверным и усложняющим и без того тяжелую жизнь Православной Церкви в СССР.

Так или иначе, но Михаил Иванович имел возможность за время своей работы общаться с людьми, которые непосредственно определяли курс политики по отношению к религии. Однако всех их, в том числе таких антирелигиозников как В.Г. Фуров, историк обеляет в гораздо большей степени, чем тех православных пастырей и архипастырей, которые имели независимую позицию.

После прочтения книги М.И. Одинцова сохраняется тяжелое впечатление о том, куда пришла современная историография в последние годы. Неужели когда-нибудь наступит полный ренессанс оправдания советской политики по отношению к христианским конфессиям? Ведь оправдывая какие-то определенные шаги властей и замалчивая репрессии, мы пересматриваем эту политику вообще. А что следует за этим, даже страшно себе представить…

Примечания:

[1] Одинцов М.И. Патриарх Сергий. М.: Молодая гвардия, 2013; 396 с.

[2] Кочеткова А.С., Одинцов М.И. Конфессиональная политика в Советском Союзе в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014; 317 с.

[3] Одинцов М.И. Патриарх Сергий. М.: Молодая гвардия, 2013. С. 145.

[4] Одинцов М.И. Патриарх Победы. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Алексия (Симанского). М.: Политическая энциклопедия, 2015. С. 61.

[5] Там же. С. 82.

[6] Там же. С. 27.

[7] Там же. С. 90.

[8] Там же. С. 131.

[9] Там же. С. 221–222.

[10] Там же. С. 247.

Помочь! – поддержите авторов МПИКЦ «Белое Дело»