Какого мнения придерживались русские ученые об одной из самых противоречивых личностей в отечественной истории  (продолжение; предыдущие части — I, II, III, IV, V, VI).

Князь Андрей Курбский. С картины П. Рыженко

Крушение «Избранной рады» в 1560 году изменило соотношение сил при московском дворе. Не оправдались расчеты на возвращение к власти семьи Глинских. Подверглись притеснениям знатные бояре, поддерживавшие Алексея Адашева. Осенью 1562 года в отдаленный монастырь на остров Коневец отправился военачальник и князь Дмитрий Курлятев-Оболенский, вместе с сыном Иваном насильно постриженный в монахи. Ранее Курлятев покровительствовал Сильвестру. Царь заставил принять постриг и его жену с дочерьми. Год спустя, по версии Курбского, всех их удавили.

Самодержавные и самовластные амбиции Ивана IV становились все более заметными — и взаимопонимание между царем и элитой неизбежно разрушалось. При этом, как при Иване III и Василии III, так и в середине XVI века, многие князья защищали «право на свободу слова»: они не только считали возможным перечить государю, но и откровенно грубить ему. В этой опасной ситуации многие представители родовой знати, в лучших традициях московской истории предыдущих веков, все более стали посматривать в сторону Литвы, рассчитывая на отъезд, как на последнюю форму протеста против царского самоуправства. Однако теперь, когда под влиянием событий Ливонской войны Литва превратилась во врага, не только попытка отъехать на Литву, но и любые связи с литовцами — подлинные или мнимые — воспринимались царем в качестве государственной измены.

В 1563 году подозрения в измене пали на двоюродного брата государя, князя Владимира Старицкого, отчасти в связи с тем, что один из его дворян бежал в Полоцк во время наступления московской рати на город. При разборе дела с участием высшего духовенства Иван IV «простил» брата, вернул ему удельное княжество, но взял князя под плотную опеку, благодаря верным людям. Однако тетку княгиню Евфросинию Старицкую — женщину энергичную и честолюбивую — все же постригли в монахини. Чтобы иметь под рукой обличительный материал, царь пошел на откровенную фальсификацию, приказав включить в старые летописи новые сведения о заговоре Старицких при «Избранной Раде» со списком царских «врагов», ныне скомпрометированных. В их перечень попали князья Федор и Петр Куракины, управлявшие Новгородом и Псковом, Петр Щенятев, заседавший в Боярской Думе и другие потенциальные жертвы. Всем им вменялась в вину попытка мятежа в Думе, якобы сорванная самим царем. Общую ситуацию ухудшила смерть митрополита Макария, который, видимо, последним сдерживал буйный нрав Ивана Васильевича, и смело заступался за репрессируемых, смягчая их наказание.

Одним из главных царских советников в тот момент стал боярин Алексей Басманов, снискавший известность на полях сражений под Казанью и в Ливонии. Полагая, что любые проблемы надо решать железом и кровью, Басманов требовал «грозы» против боярской оппозиции. Ее влияние и фронду следовало ломать грубой силой. Репрессии начались с преследования семьи Шереметевых, известных своими связями с «Избранной Радой». Поводом послужила легенда о том, что они якобы умышленно «ссорили» московского государя с крымским ханом. Ивана Шереметева (Большого) посадили в тюрьму и подвергли пыткам — к счастью, выдающиеся заслуги этого незаурядного деятеля спасли его от плахи, и он умер много лет спустя, будучи иноком Кирилло-Белозерского монастыря. А Никиту Шереметева, храброго военачальника, пролившего свою кровь на поле брани, удавили. Существует и более мрачная версия его гибели: шведский дипломат и историк Петр Петрей де Ерлезунда, бывший посланником в России в начале XVII века, и собиравший сведения об эпохе Ивана Грозного, утверждал, что по его приказу боярина Никиту Шереметева в государевом присутствии изрубили на куски, а руки и ноги казненного милостиво отослали вдове.

Зимой 1564 года в Москву пришли известия о разгроме литовцами рати Петра Шуйского в битве на Улле, при Чашниках, и о гибели самого русского командующего, при этом, как водится, масштабы катастрофы существенно преувеличивались. Царь, склонный к конспирологическому мышлению, немедленно решил, что планы кампании и сведения о передвижении русских выдали врагу лидеры боярской оппозиции. Хотя, на самом деле, скорее всего, имели место оперативные ошибки самого Шуйского, который недооценил опасность со стороны противника и был слишком уверен в собственных силах. По одной версии он не обеспечил охранение на походе, по другой, не считая литовцем серьезным врагом, дал им возможность построиться в боевые порядки, подготовиться к сражению — и проиграл.

Иван IV заподозрил в предательстве двух бояр: князей Михаила Репнина и Юрия Кашина-Оболенского. Первого, по мнению профессора Руслана Скрынникова, схватили в храме на всенощной, за чтением Евангелия, вытащили на улицу и убили. Второго зарезали тоже в храме, прямо на утренней молитве. За убийством очевидно стоял боярин Алексей Басманов. Кровопролитие произвело неприятное впечатление на москвичей, и чтобы сгладить его, власть решила прибегнуть к помощи священноначалия русской Церкви. После смерти Макария новым митрополитом в конце зимы 1564 года стал Афанасий — бывший царский духовник, принявший постриг в Чудовом монастыре. Он получил право носить белый клобук, массу льгот и привилегий. Оппозиция воспользовалась этими обстоятельствами и стала критиковать церковных иерархов, считая, что они лояльны власти в обмен на земные богатства.

Нет больше в России святителей, которые бы обличили царя в его преступлениях и «ревновали» о пролитой крови, писал князь Андрей Курбский — печорскому монаху Васьяну, нет больше людей, которые могли бы потушить пожар царского гнева и защитить гонимых. Курбский обвинял государя в кровожадности, в «нерадении» державы, в «кривине суда», в оскудении дворянства, притеснении купцов и прочих прегрешениях. История Курбского стала в известном смысле кульминацией конфликта между царем и боярской оппозицией.

После полоцкого похода Иван IV отослал Курбского воеводой в Юрьев в качестве наместника Ливонии: царю не понравилось «согласие» князя с «боярскими изменщиками». При этом Курбский отличился во время боевых действиях и вел себя храбро: командовал авангардным сторожевым полком, командовал осадными работами при обложении Полоцка и т. д. При этом Курбский помнил, что в Юрьеве нашел свой конец Алексей Адашев и параллели с судьбой опального окольничего напрашивались сами собой. В итоге Курбский сбежал в Литву: по одной версии в 1563, по другой — в 1564 году. Незадолго до побега военачальник писал в Псково-Печорский монастырь, просил молиться о нем, и жаловался на «напасти» от «Вавилона», как завуалировано называли царскую власть. Вместе с тем побег не был результатом спонтанного решения: переговоры о переходе русского наместника Ливонии на сторону литовцев шли как минимум несколько месяцев. Нельзя исключать и версию о подкупе, хотя вокруг вопроса о происхождении денег, с которыми Курбский явился к литовцам, исследователи спорят. Сам Курбский, естественно, не видел в побеге ничего криминального, связывая его с правом родовой знати «отъехать на Литву» и сменить сюзерена. От Великого князя Литовского Сигизмунда II Августа Курбский получил богатые поместья на Волыни и в Литве, и вскоре начал участвовать в борьбе против московских войск на стороне литовцев.

Оценки личности Курбского в трудах исследователей диаметрально расходятся: одни считают его эгоистом и жадным выгодоискателем, другие — первым русским диссидентом, и чуть ли не alter ego генерал-лейтенанта Андрея Власова, который, действительно в Германии читал историю Курбского. Во всяком случае, учитывая карьеру Курбского в России, не стоит отрицать его заслуг, талантов и образованности. Переписка Курбского 1564–1579 годов с Иваном Грозным остается знаменательным памятником политической публицистики XVI века. Поэтому, скорее всего, мотивы  поступков князя, как бы к ним не относиться, восходили к затяжному конфликту московской знати с Иваном IV. В Литву бежал не один Курбский, и вскоре в княжестве фактически возникла русская политическая эмиграция, озвучивавшая свои требования к московскому двору.

Грозный взялся за перо и принялся отвечать своим оппонентам. Но все его аргументы сводились к утверждению о том, что в России существует «великая боярская измена». Профессор Скрынников утверждал: «Боярам, — писал Грозный, — вместо государственной власти потребно самовольство; а там, где царю не повинуются подданные, никогда не прекращаются междоусобные брани; если не казнить преступников, тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней. Боярскому своеволию царь пытался противопоставить неограниченное своеволие монарха». Однако в писаниях Грозного чувствовалась и неуверенность его позиции, и даже скрытый страх, толкавший мятущегося царя еще на более страшные поступки в отношении подлинных и мнимых противников.  

(Продолжение следует.)