Беспорядки сопровождались остановкой и разгромом трамваев, а также первыми актами насилия в отношении чинов полиции, пытавшихся восстанавливать порядок… К 100-летию Февральской революции.

Днем 22 февраля 1917 года император Николай II уехал из Царского Села в Ставку Верховного Главнокомандующего в Могилев. Генерал-майор Дмитрий Дубенский, состоявший при государе в качестве историографа, утверждал, что царь собирался вернуться в Царское Село 1 марта. По сообщению Дубенского, ранее по Высочайшему повелению в Могилев на должность начальника Штаба вернулся генерал от инфантерии Михаил Алексеев, который с конца ноября 1916 года находился по состоянию здоровья в отпуске в Севастополе.

В исторической публицистике, начиная с хлестких сочинений генерал-майора Ивана Кириенко, встречается версия о том, как под влиянием заговорщиков во главе с Александром Гучковым коварный Алексеев выманил бедного доверчивого государя из столицы за шестьсот верст в Ставку — прямо накануне злосчастных беспорядков. При этом сторонники подобных литературных мифов очевидно не понимают, насколько унизительно они изображают Николая II. Ведь тогда Верховный Главнокомандующий выглядит перед читателями слабоумным персонажем, не понимающим, зачем и с какой целью его вызывают из столицы на театр военных действий.

Безвкусную фантазию Кириенко наши конспирологи приняли на «ура».

На самом деле ни по этикету, ни по субординации, ни по особенностям служебной деятельности и личного характера начальник Штаба не имел права и не мог «вызвать» куда-либо Верховного Главнокомандующего, тем более беспричинно. Во время болезни Алексеева его замещал генерал от кавалерии Василий Ромейко-Гурко. Невозможно представить, чтобы Алексеев без Высочайшего повеления и всякой причины вдруг прибыл из Севастополя в Могилев — и волевым усилием сместил генерала Гурко.

В действительности о возвращении Алексеева из Севастополя в Ставку командованию было известно задолго до его приезда и без всяких секретов. Еще в конце января — первых числах февраля Генерал-квартирмейстер при Верховном Главнокомандующем Генерального штаба генерал-лейтенант Александр Лукомский официально уведомил об этом военных агентов за границей, а также генерала от инфантерии Федора Палицына, представлявшего русские армии в Военном совете союзников во Франции. 8 февраля (старого стиля) Палицын писал Алексееву: «Лукомский телеграфировал, что 20-II вступите в должность. Несказанно рад».

Таким образом, приезд Алексеева в Ставку не имел никакого конспиративного смысла. Возвращение в Могилев двух верховных руководителей Действующей армии объяснялось насущной необходимостью. По долгу службы и личной ответственности начальник Штаба не мог игнорировать подготовку нового весеннего наступления, назначенного на середину апреля, а Николай II должен был не только получить соответствующую информацию, но и санкционировать все необходимые мероприятия, особенно касавшиеся снабжения, перемещения и сосредоточения войск на Юго-Западном фронте. Вечером 26 февраля Николай II телеграфировал императрице Александре Федоровне: «Покончил здесь со всеми важными вопросами». Следовательно, «важные вопросы» требовали присутствия государя в Ставке в февральские дни.

За порядок в Петрограде, правильную работу органов центрального управления и безопасность города отвечали должностные лица, назначенные императором: командующий войсками Петроградского военного округа (ПВО) Генерального штаба генерал-лейтенант Сергей Хабалов, председатель Совета министров князь Николай Голицын, Военный министр генерал от инфантерии Михаил Беляев и министр внутренних дел Александр Протопопов. Они же отвечали за своевременное информирование государя и Ставки о положении дел в столице, находившейся примерно в пятистах верстах от линии Северного фронта в районе Двинска.

В начале февраля произошло странное обособление и выделение ПВО из состава войск Северного фронта. Генерал Хабалов, получивший широкие полномочия, теперь подчинялся только Военному министру, а командование Действующей армии лишалось контроля над столичным округом. До сих пор точно не установлено, кому принадлежал общий замысел переподчинения ПВО фактически высшей исполнительной власти, возможно Протопопову. Однако в любом случае настоящая мера не могла состояться без санкции Верховного Главнокомандующего.

22 февраля, в тот день, когда Николай II уехал в Могилев, группа представителей рабочих Путиловского завода посетила руководителя думской фракции «трудовиков» Александра Керенского. Поводом для их посещения стало массовое увольнение на Путиловском заводе, находившемся в Нарвском районе. Путиловцы, угрожая забастовкой, требовали повышения жалованья. Администрация согласилась на частичное повышение, но примирить интересы сторон не удалось. Тогда последовало массовое увольнение, грозившее уволенным призывом в армию. Завод должны были покинуть 36 тыс. человек — недовольных, раздраженных и озлобленных. В свою очередь администрация не подумала о возможных последствиях своего репрессивного решения и пригрозила закрытием завода. Самое интересное в этой драматической истории — это принципиальная возможность забастовки на оборонном предприятии в военное время. Почему власть допускала даже намерения такого рода?.. Делегаты сообщили Керенскому и думцу-социалисту Николаю Чхеидзе о серьезности положения: путиловцы слагали с себя ответственность за возможные последствия.

Стачка на Путиловском заводе могла послужить детонатором социального взрыва. Но министр Протопопов, чьи агенты, казалось бы, освещали положение в рабочих кругах, не видел для власти никакой опасности и при прощании с монархом бодро уверял государя в том, что контролирует ситуацию в столице. Думцы 23 февраля обратились к правительству с требованием восстановить уволенных, но это требование Керенского с трудом прошло голосование (117 против 111).

23 февраля — в день «Женского Рабочего Интернационала», как тогда назывался «праздник 8-го марта» — беспорядки начались на Выборгской стороне и на Нарвском тракте, при пересечении с Балтийской железной дорогой. С утра на улицах собирались толпы и требовали хлеба. Манифестациям способствовала хорошая зимняя погода: солнце, безветрие и легкий мороз в пять-шесть градусов.

В значительной степени носителями недовольства стали петроградцы, стоявшие в хлебных «хвостах», в первую очередь из рабочих семей. Проблемы с черным хлебом на Выборгской стороне Петрограда действительно существовали, но не столько с подвозом муки, сколько с доставкой и распределением выпеченного хлеба в булочные и мелочные лавки, то есть с логистикой. Продовольственные затруднения обсуждала столичная печать. Ползли слухи о голоде… Министр земледелия Александр Риттих — дельный и квалифицированный царский управленец — недоумевал: «Отчего такая причина этой паники — это трудно точно разъяснить, это нечто стихийное…в эти дни для нее не было оснований». Возмущенные петроградцы не могли себе представить, что через четверть века на улицах осажденного и мертвого города будут лежать трупы умерших от голода, начнется людоедство, а мизерные нормы пайка, условно называемого хлебом, не позволят поддерживать жизнь человеческого организма.

Скорее всего, уже 23-го, и точно 24-го февраля наблюдатели стали отмечать появление среди манифестантов радикальных лозунгов: «Долой правительство!» и «Долой войну!» К часу дня волнения охватили весь Выборгский район. Беспорядки сопровождались остановкой и разгромом трамваев, а также первыми актами насилия в отношении чинов полиции, пытавшихся восстанавливать порядок. Фабричные предприятия друг за другом снимались с работы. Начались спорадические попытки прорыва толп в городской центр. При этом официальных приказов войскам на применение оружия начальством не отдавалось.

В итоге стачки и массовое увольнение на Путиловском заводе вкупе с демонстрациями работниц в день «Женского Рабочего Интернационала» привели к массовым волнениям, широкому забастовочному движению и фактической борьбе петроградских рабочих с властью в лице правительства князя Голицына. И политическое влияние на это стихийное движение каких-либо социалистических партий вряд ли было определяющим. Эсер Сергей Мстиславский писал в воспоминаниях, что Февральская революция застала социалистов «как евангельских неразумных дев, спящими».

23–24 февраля при первых столкновениях сил правопорядка с демонстрантами и митингующими в Петрограде пострадали 28 чинов полиции. 25 февраля пролилась первая кровь — одним из первых погиб пристав Александровской части Михаил Крылов, убитый неизвестным у памятника Александру III на Знаменской площади. Имя погибшего впервые установил в результате тщательных архивных изысканий петербургский историк Николай Родин. Горожане бросали в жандармов куски льда и бутылки, а также петарды и самодельные взрывные устройства, вплоть до ручных бомб. Эскалация насилия возрастала, однако генерал Хабалов упрямо медлил с введением осадного положения и открытием огня на поражение: трупы на Невском проспекте могли произвести «ужасное впечатление» на союзников и иностранных дипломатов. В итоге решающие сутки 24 и 25 февраля военные и гражданские власти безвозвратно упустили.

В Могилеве же никто не подозревал о драматических событиях в Петрограде. В Ставке шла обычная жизнь и заканчивалась подготовка оперативных распоряжений по сосредоточению войск на Юго-Западном фронте. Первые официальные донесения ответственных должностных лиц о забастовках и демонстрациях Николай II получил только вечером в субботу 25 февраля — от Беляева и Хабалова (телеграмма № 486) через Алексеева, и от Протопопова (№ 179) через Дворцового коменданта генерал-майора Свиты Его Величества Владимира Воейкова. Таким образом, «силовики» направили императору чрезвычайно важные сообщения спустя пятьдесят часов после начала массовых беспорядков. Роковое промедление мы объясняем лишь их расчетами на любимый русский «авось» и недооценкой опасности, граничащей с преступной халатностью.

Вместе с тем Николай II — в отличие от государевых людей — оценил кризисную ситуацию верно и около двадцати одного часа 25 февраля Хабалов получил из Могилева лаконичную царскую телеграмму: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией». При этом до сих пор нет ответа на очевидный вопрос, почему Николай II немедленно не распорядился осведомить о тревожном положении в столице пять Главнокомандующих армиями фронтов и двух командующих флотами. Особое значение настоящая информация имела бы для Главнокомандующего армиями Северного фронта генерала от инфантерии Николая Рузского (штаб — Псков), и вице-адмирала Адриана Непенина, командовавшего Балтийским флотом (база — Гельсингфорс). Однако генерал Рузский вообще узнал о петроградских беспорядках лишь на следующие сутки от председателя IV Государственной Думы Михаила Родзянко. Рузский не только выразил Ставке естественное недоумение, но и заподозрил Алексеева в том, что он скрывает от генералитета истинное положение дел. Между Алексеевым и Рузским с 1914 года существовала взаимная неприязнь вплоть до того, что Рузский, используя расположение императрицы Александры Федоровны, возражал против назначения Алексеева начальником Штаба Верховного Главнокомандующего.

Командующий ПВО, получив царский приказ, расстроился и растерялся. Высочайшее повеление означало открытие огня на поражение по толпе, неизбежные жертвы и непредсказуемые последствия. К сожалению, по своим личным качествам Хабалов не годился для занимаемой должности, равно как и не годились для своих высоких постов Беляев, Голицын и Протопопов. В их назначениях, столь пагубно повлиявших на развитие революционных беспорядков в столице, главную роль сыграл император. Требовалось, по жесткому выражению Александра Солженицына, «иметь особый противодар выбора людей», «притягивать к себе ничтожества и держаться за них», чтобы отдать стратегический столичный округ в руки честного, но заурядного генерала, не имевшего опыта командования армейскими частями и соединениями. Дилетантизм Хабалова, Беляева, Голицына и Протопопова, проявившийся в критический момент, служил наглядным доказательством кризиса «самодержавия» как системы единоличного управления Российским государством. Вечером 25 февраля Хабалов довел содержание царского приказа до сведения воинских начальников, но, как показали дальнейшие события, драгоценное время для его выполнения оказалось упущено.