К 100-летию Февральской революции* (продолжение; начало см. I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI,XII, XIII, XIV, XV, XVI, XVII, XVIII и XIX).

"...В пехоте же, представляющей собой главную массу армии, картина была совсем иной. Из её состава выбыли почти все кадровые офицеры, унтер-офицеры, и рядовые, и она превратилась в многомиллионную массу крестьян и рабочих, не прошедших прежней войсковой школы и, по существу дела, лишь переодетых в солдатские мундиры. Рассчитывать, что эта масса проявит устойчивость в борьбе с подобной же ей массой, восставшей в запасных частях, было действительно трудно»

В дневные часы 16 (3 ст. ст.) марта 1917 года Ставка и высший генералитет находились в ситуации политической неопределенности. Назначение Верховным Главнокомандующим застало генерала от кавалерии Великого князя Николая Николаевича (Младшего) на Кавказском театре военных действий. Но из Тифлиса — за тысячу шестьсот верст от Могилёва — он не мог управлять Действующей армией и, тем более, влиять на события в Петрограде, где на Миллионной улице в квартире князей Путятиных разыгрывалась последняя часть драмы русской монархической власти. Прямой контакт Великого князя Николая Николаевича с председателем Совета министров князем Георгием Львовым так и не был установлен. Вместе с тем, будучи генералом властным и самолюбивым, новый главком ограничил полномочия начальника Штаба Верховного Главнокомандующего генерала от инфантерии Михаила Алексеева, который теперь в своих действиях не мог не учитывать требований субординации.

В свою очередь генерал Алексеев полагал крайне необходимым скорейшее объявление в войсках манифеста о вступлении на престол Великого князя Михаила Александровича. Однако Великий князь Николай Николаевич, в соответствии с законами Российской империи, считал это невозможным до официальной публикации Сената.

Между тем слухи и непроверенные сведения проникали в армию — и вызывали противоречивую реакцию. Неопределенность угрожала дисциплине. В половине третьего командующий Черноморским флотом вице-адмирал Александр Колчак прислал телеграмму № 488/оп на имя начальника Морского штаба Верховного Главнокомандующего адмирала Александра Русина и в частности заявил: «Для сохранения спокойствия, нахожу необходимым объявить вверенным мне флоту, войскам, портам и населению, кто в настоящее время является законной верховной властью в стране — кто является законным правительством, и кто Верховный Главнокомандующий». На главный вопрос — о законной верховной власти в России — Русин в тот момент ответить не мог.

Без четверти три на имя главнокомандующего армиями Северного фронта генерала от инфантерии Николая Рузского подал свою знаменитую телеграмму № 2370 генерал от кавалерии Хан Гуссейн Нахичеванский, командовавший Гвардейским кавалерийским корпусом. Корпус в тот момент находился в резерве Юго-Западного фронта, в районе Ровно. Гуссейн Нахичеванский коротко доложил Рузскому:

«До нас дошли сведения о крупных событиях. Прошу Вас не отказать повергнуть к стопам Его Величества безграничную преданность гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого монарха».

По другой версии от имени Гуссейна Нахичеванского и без его ведома телеграмму составил и послал в Псков начальник штаба Гвардейского кавалерийского корпуса, Генерального штаба генерал-майор барон Александр Винекен. Какими бы верноподданными чувствами не руководствовались Гуссейн Нахичеванский или барон Винекен, телеграмма была направлена в штаб Рузского через голову командования Особой армии и Юго-Западного фронта. К моменту получения телеграммы № 2370 в Пскове царские поезда уже более тринадцати часов как следовали в Могилёв. Поэтому практического смысла засвидетельствованная «преданность гвардейской кавалерии» не имела — примерно в тот самый момент, когда телеграмма поступила в штаб Рузского, Николай II сообщал с пути Великому князю Михаилу Александровичу о состоявшемся бесповоротном решении отречься от престола и просил прощения у младшего брата за то, что не успел его предупредить о переменах.

После того, когда вечером Николай II прибыл в Ставку и его местонахождение стало известным, в час ночи следующих суток генерал от инфантерии Юрий Данилов, исполнявший должность начальника штаба армий Северного фронта, доложил содержание телеграммы № 2370 Алексееву. Государь «в ответной телеграмме поблагодарил гвардейскую кавалерию за верность и попросил её признать новый строй». Из старших офицеров корпуса крушения монархической власти не выдержал лишь барон Винекен, застрелившийся 25 (12 ст. ст.) марта. Корпус благополучно присягнул Временному правительству и Гуссейн Нахичеванский направил на имя Военного министра Александра Гучкова следующую телеграмму: «Довожу до сведения Вашего, что еще до дня присяги вся гвардейская кавалерия от старшего генерала до последнего солдата была и есть преисполнена желания положить жизнь за дорогую Родину, руководимую ныне новым правительством». Таким образом, версия о том, что настоящим автором и инициатором отправки телеграммы № 2370 был барон Винекен, а не Гуссейн Нахичеванский — представляется вполне правдоподобной.

Днем 19 (6 ст. ст.) марта вторую верноподданническую телеграмму на имя Николая II направил командир III кавалерийского корпуса генерал от кавалерии граф Фёдор Келлер. Поскольку он не знал местонахождения бывшего императора, находившегося в Ставке, то послал свою депешу в Царское Село в наивной надежде, что её передадут по назначению. Тон и содержание келлеровской телеграммы отличались от той, которая пришла в Псков из Гвардейского кавалерийского корпуса. В первую очередь граф Келлер, считающийся образцовым монархистом, приветствовал дарование Николаем II «ответственного министерства» —  то есть  ликвидацию самодержавия в России. Труд единоличного управления таким огромным и сложным государством граф Келлер — вполне естественно — считал непосильным для одного человека, даже «для самого сильного» (не содержался ли в этих словах случайно вырвавшийся намек искреннего современника на недостаточную силу воли отрекшегося императора, о чем, например, откровенно говорила Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна?) Графа Келлера поразило стремительное крушение монархической власти, поэтому важный смысл телеграммы заключался не только в призыве к государю не покидать своих подданных, но и в том, чтобы восстановить нарушенный порядок престолонаследия — ценный и значимый для каждого монархиста («Не отнимайте у нас законного наследника престола русского»). При этом граф Келлер не обещал и не высказывал готовности от имени чинов III конного корпуса вступить в вооруженную борьбу с правительством князя Львова и Верховным Главнокомандующим Великим князем Николаем Николаевичем с целью сохранения престола за отрекшимся императором (цитируется с сохранением особенностей орфографии оригинала).        

«Царское Село Его Императорскому Величеству

Государю Императору Николаю Александровичу

С чувством удовлетворения узнали мы что Вашему Величеству благоугодно было переменить образ управления нашим Отечеством и дать России ответственное министерство чем снять с себя тяжелый непосильный для самого сильного человека труд точка с великой радостью узнали мы о возвращении к нам по приказу Вашего Императорского Величества нашего старого Верховного Главнокомандующего приказ князя Николая Николаевича но с тяжелым чувством ужаса и отчаяния выслушали чины конного корпуса Манифест Вашего Величества об отречении от всероссийского престола и с негодованием и презрением отнеслись все чины корпуса к тем изменникам из войск забывшим свой долг перед царем забывшим присягу данную Богу и присоединившимся к бунтовщикам точка по приказанию и завету Вашего Императорского Величества 3 конная корпус бывший всегда сначала войны в первой линии и сражавшийся в продолжении двух с половиною лет с полным самоотвержением будет вновь также стоять за родину и будет впредь также биться с внешним врагом до последней капли своей крови и до полной победы над ним точка но Ваше Величество простите нас если мы прибегаем с горячей мольбою к нашему Богом данному нам царю точка не покидайте нас Ваше Величество не отнимайте у нас законного наследника престола русского точка только с вами во главе возможно то единение русского народа о котором Ваше Величество изволите писать в манифесте точка только со своим Богом данным царем Россия может быть велика сильна и крепка и достигнуть мира благоденствия и счастья точка

Вашего Императорского Величества верноподданный граф Келлер».

В связи с историей отречения Генерального штаба генерал-лейтенант Николай Головин отмечал:

«Оба эти генерала [Хан Нахичеванский и граф Келлер. — К. А.] командовали кавалерийскими частями, то есть тем родом войск, в котором к началу 1917 года сохранилась еще значительная часть кадрового состава, с которым полки выступили на войну. В пехоте же, представляющей собой главную массу армии, картина была совсем иной. Из её состава выбыли почти все кадровые офицеры, унтер-офицеры, и рядовые, и она превратилась в многомиллионную массу крестьян и рабочих, не прошедших прежней войсковой школы и, по существу дела, лишь переодетых в солдатские мундиры. Рассчитывать, что эта масса проявит устойчивость в борьбе с подобной же ей массой, восставшей в запасных частях, было действительно трудно». 

Еще менее вероятно представлять себе, что Хан Нахичеванский и граф Келлер в марте 1917 года двинули бы свои корпуса, чтобы силой сохранить престол за императором Николаем II, который еще ночью 13 марта (28 февраля ст. ст.) сам отказался от ввода войск в Петроград, чтобы избежать междоусобицы и массового кровопролития. Можно ли представить себе двух генералов в качестве мятежников против Великого князя Николая Николаевича, чье возвращение на должность Верховного Главнокомандующего граф Келлер принял «с великой радостью»?.. Последний начальник штаба Корниловской Ударной дивизии, Генерального штаба полковник Евгений Месснер в эмиграции рассуждал об этом так (цитируется с сохранением особенностей орфографии оригинала):

«Этих генералов хвалят: мол, только два  из великого множества  генералов проявили верность и преданность, и готовность, и энергию. По закону каждый генерал мог обратиться  непосредственно к Царю.  В данном случае обратились только два. Остальные обратиться  не сочли нужным потому, что их преданность и готовность и энергия  не могли у Царя подлежать сомнению (так мне говорили  впоследствии многие генералы  в  Белграде), а такой  телеграммой давать Царю как бы совет действовать оружием против бунтовщиков  генералы посчитали недопустимым. Действительно, выглядело так, что эти два генерала хотели подтолкнуть  Государя Императора к проявлению решительности.  Практически же  их предложение имело мало смысла: оба корпуса находились на Юго-Западном фронте, очень удаленном от столицы, а к тому же  и перевозка конницы по железной дороге  требует большого количества поездов <…>

Говорят и о генералах Хане Нахичеванском и Келлере: они должны были не телеграммы слать Государю, а поднять по тревоге свои кавалерийские корпуса и идти на взбунтовавшуюся столицу. Это — чрезвычайно штатское мнение! Было бы естественно, если бы Начальник, скажем, Павловского Военного училища (расположенного в Петрограде) при виде буйствующей толпы, вывел свой юнкерский батальон на улицу и, не дожидаясь чьего-либо приказания, и даже не спрашивая у начальства разрешения, открыл огонь по бунтовщикам. Это было бы по-суворовски: “Местный — по обстоятельствам видит”. Тут не надо ни распоряжения, ни решения: ”Целься! Пли!” Но генерал Келлер не мог, не имел права поднять свой Корпус по тревоге и самостоятельно вести его для подавления бунта. У него была оперативная задача, которую он сбросить с себя не имел права. У него было начальство, которым он игнорировать не имел права. Если бы он игнорировал начальство и свою задачу и пошел бы подавлять революцию, то он сам уподобился бы революционерам: хотя и благонамеренное своеволие, но все же своеволие; хотя и пожелание подавить бунт, но все же — бунт. Генерал, прослуживший в офицерских чинах десятка три лет, и эти три десятка лет проживший в воинской дисциплине, не может вдруг стать революционером».

 Кроме того, обе телеграммы не имели никакого практического значения и безнадежно запоздали. К трем часам пополудни 16 (3 ст. ст.) марта, когда телеграмма из Гвардейского кавалерийского корпуса пришла в штаб армий Северного фронта, с момента отречения Николая II от престола прошло более пятнадцати часов, не говоря уже о телеграмме графа Келлера поданной в Царское Село еще спустя трое суток. Вероятно, поэтому историк Сергей Мельгунов назвал отправку вышеуказанных телеграмм «патриотическими буффонадами». Вероятно, с ним можно было бы согласиться, если бы не самоубийство барона Винекена.

…Вернемся к изложению событий второй половины дня 16(3 ст. ст.) марта. На фоне сохранявшейся неопределенности по вопросу о власти и государственном устройстве России продолжался бунт нижних чинов на Балтийском флоте. В три часа дня командующий флотом вице-адмирал Адриан Непенин доложил председателю Государственной Думы Михаилу Родзянко (телеграмма № 282/оп, копия направлена Русину) о выходе из повиновения войск в Ревеле и волнениях в Гельсингфорсе. В Ревеле участники беспорядков требовали прибытия думца и министра юстиции Александра Керенского. Он не приехал, но послал из Петрограда несколько телеграмм от своего имени и они произвели определенный эффект.  

В те же часы Алексеев безуспешно пытался связаться из Могилёва с председателем Государственной Думы Михаилом Родзянко, чтобы получить от него какие-либо внятные сведения, но Родзянко в тот момент уговаривал Великого князя Михаила Александровича не принимать престол. В итоге Алексеев решил еще какое-то время ждать новостей — из Петрограда или Тифлиса — но затем намеревался нарушить субординацию и объявить Действующей армии о вступлении на престол Великого князя Михаила Александровича с приказанием приводить войска и население прифронтовой полосы к присяге новому императору. В разговоре по прямому проводу с главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта генералом от кавалерии Алексеем Брусиловым, состоявшимся между тремя и четырьмя часами пополудни, начальник Штаба заявил: «Дальнейшее молчание грозит опасными последствиями. При неполучении каких-либо указаний, возьму на себя отдачу приказания [курсив наш. — К. А.], которое к вечеру будет получено всеми фронтами  с общим объяснением дел». Брусилов мгновенно согласился: «Слушаю. Буду ожидать к вечеру приказа Вашего. Настоятельно докладываю еще раз, что он безусловно необходим, иначе могут последовать тяжелые последствия». Однако Алексеев не смог выполнить свое намерение — из Петрограда в Ставку поступили сведения о том, что Великий князь Михаил Александрович отказался от вступления на престол до решения вопроса о форме правления Всероссийским Учредительным Собранием.